детстве читала. Крапивина, что ли… Щелк. Свет погас. Темнота. Темно на душе… Нет, пусть лучше будет свет. Ольга снова щелкнула выключателем.
Скрипнула дверь, вошла Надежда. В выходные она иногда оставалась ночевать. Зевнула, прикрыв рот ладошкой:
– Ночь-полночь, а ты все сидишь. Давай уж чай пить, что ли!
Ольга чаю не хотела.
– Сама не хочу, – кивнула Надежда. – Но когда в грустях, что ж делать? Только чай пить и остается.
Принесла поднос, пристроилась рядом с Ольгой на диване.
– Ну, давай, рассказывай.
Ольга отхлебнула чаю, пожевала сухарик. Разврат по ночам сухари грызть, но Надежда права: когда в грустях – больше ничего не остается.
– Я, Надь, думала, что Барышев скомандует и все пойдет отлично.
– А что? Не идет?
– Не идет. Замы как выламывались, так и выламываются, я же им на хвост наступила! А сам хозяин…
– Что?..
– Надя… Это такое… Это совсем другой мир. Даже Димка… не такой.
Это она зря сказала, про Димку-то. Надежда тут же полезла на баррикады совести:
– Да что ты про него знаешь, про Димку-то? Ты че, думаешь, раз спала с ним, значит, знаешь, какой мужик?! Может, он не такой совсем! Может, он…
– Надь, да успокойся, я ж ничего плохого не говорю! Чего ты кипятишься?
– Да ничего я! Такой, сякой, эдакий, разэтакий! А он хороший мужик.
– Да он вообще лучший, кто бы спорил… Только у Барышева… У него вообще все иначе, все, понимаешь? У него отец – академик, дед – профессор, прадед при дворе лейб-медиком служил…
– Ну и что? – Надежда пожала плечами, захрустела сухариком. – Нам что за дело?
– Надь, он ведь ничего про меня не знает. В смысле того, что со мной… было. А если узнает?
Надежда аж чаем поперхнулась от возмущения:
– А что такое с тобой было? Ты что? Детский дом подожгла? Деньги украла? Христианских младенцев на колбасу резала?
– Я сидела в тюрьме. Меня судили, осудили, вынесли приговор. Таким, как Барышев, на это даже… в кино смотреть противно. Он не станет со мной работать, если узнает. Да что работать! Он меня… Он в мою сторону и не посмотрит… В его реальности такого не бывает, понимаешь? Говорю же – другой мир… Не знаю, как объяснить, но я это чувствую. Это интеллигенция, такая, понимаешь, самой высшей пробы. Аристократы духа. Профессора, академики…
– Да плевать на этих академиков!
Ольга покачала головой:
– Нет. Не плевать. Я Димке скажу, пусть он еще кого-то на этот проект сажает…
– Кого?! Меня, что ль?
– Кого угодно. Но только чтобы мне с Барышевым не работать. Вряд ли он захочет, чтобы его делами занимался человек с уголовным прошлым. Да он бы мне руки не подал, за один стол со мной не сел… Если бы знал.
Надежда округлила глаза:
– Он че? Фашист, твой Барышев? Руки не подал, ишь как!
Они помолчали немного. Сидели, грызли сухари, думали – каждая о своем. Ольга положила подруге голову на плечо:
– Надь… Я пропала. Теперь уж точно совсем.
…Конечно, Грозовский никому «Строймастер» не передал, Ольге велел не лезть к нему со всякими бредовыми идеями, а заниматься работой.
Ольга работой занималась, но нет-нет да и вытаскивала из сумки барышевскую визитку. Она изобрела сто один повод позвонить, но так и не позвонила, разумеется.
Барышев позвонил сам. Ну, не сам, конечно. Секретарша.
– Ольга Михайловна? Сергей Леонидович хотел бы с вами встретиться. Вы могли бы подъехать к нам в офис?
Могла бы она подъехать? Да она по снегу босиком побежала бы!
…Барышев пошел через кабинет ей навстречу, сделал приглашающий жест – присаживайтесь. Она села. Сердце колотилось, как ненормальное, и Ольга боялась, что он заметит, догадается.
– Здравствуйте, Ольга Михайловна. Я хотел бы знать, как продвигаются наши дела.
Говорит, а сам смотрит в пол. И вид уставший. Или это ей кажется?
– Пока буксуем немного, Сергей Леонидович.
Барышев недовольно поморщился:
– Мы и так потеряли слишком много времени…
– Мы наверстаем! – пообещала Ольга.
Он посмотрел наконец ей в глаза – странным, долгим взглядом, кивнул медленно:
– Да. Наверстаем.
О чем он? Ах да, конечно, это он про работу. Времени, мол, много потратили зря, наверстаем.
– Проблем нет? Или есть?
Проблемы? Она перестала спать, думает о нем постоянно, пропадает она. А больше, пожалуй, проблем нет.
– С полиграфией пока неясно, Сергей Леонидович. Мы хотели бы, чтобы полиграфию нам сделала «Линия График». Это наши давние партнеры, кроме того, настоящие профессионалы, и если вы не будете возражать…
– Я не буду возражать, – перебил ее Барышев. – Собственно, мне нет никакого дела до того, кто делает полиграфию. Хотя макеты я бы посмотрел. Я правильно назвал? Макеты?
– Правильно, Сергей Леонидович. Конечно, когда дойдет до макетов, я непременно все вам покажу.
– А когда… до них дойдет? До макетов?
Ольга растерялась.
– Я не знаю. То есть я могу сейчас быстро прикинуть, конечно.
Вытащила ежедневник, принялась листать:
– Макеты нам будут нужны по крайней мере за месяц, а если учитывать работу художников…
Барышев смотрел на нее – очень пристально, очень по-мужски. Потом снова прервал на полуслове:
– Про макеты я понял. Подробности мне неинтересны, просто скажите, когда все будет готово.
Ольга перестала его понимать. Значит, про полиграфию ему неинтересно, про макеты – тоже. Зачем он тогда вообще ее вызвал? Просто так, что ли? Поговорить? Бред. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Тогда зачем?
– Ольга Михайловна, – Барышев поднялся из-за стола, прошелся по кабинету. – Я хочу, чтобы мы с вами съездили в Сибирь.
Что? Кто с кем съездил? Куда?!
– У нас там строится завод. Вы должны посмотреть, как именно все происходит. Чтобы ваш подход к созданию нашего корпоративного образа был… правильным.
Ольга вцепилась в ежедневник так, что костяшки пальцев побелели. Он действительно хочет взять ее с собой? В Сибирь? Смотреть завод? Она полетит с Барышевым в одном самолете? Может – будет сидеть рядом? Видеть, слышать, говорить с ним? Господи, помоги ей. Она и сейчас едва сдерживается, чтобы не кинуться ему на шею самым непристойным образом, а уж в поездке… Когда постоянно рядом…
Запищал селектор:
– Сергей Леонидович, вы просили напомнить. Через десять минут у вас встреча.
Ольга вскочила:
– Я… До свидания, Сергей Леонидович. А когда… выезжать?
