— Так мы приедем с Алинкой за щенком! И вот еще что мне скажи, какое отделение дело ведет?
— Наше городское ОВД, или как оно называется?..
— Так и называется. Я сейчас туда позвоню, Митяй! Попрошу, чтобы другана твоего долго не мариновали и не прессовали особенно. Хотя мне в это дело лезть тоже не с руки, ты пойми! Мы московские, а то областные!.. И ты в самодеятельность не ударяйся! Я понимаю, тебя за живое задело, но… не сможешь ты.
— Я смогу, — сказал Хохлов, нажал кнопку отбоя и хотел было бросить телефон в стену, чтобы больше не попадался на глаза, но пожалел и аккуратно положил его в пепельницу.
Зря он позвонил Никоненко! Надеялся, что тот, как герой мультфильма, тотчас же явится на помощь, закричит: «Спасатели, вперед!» — и возьмет на себя все сложности нынешней хохловской жизни. Он даже представлял себе, как спасенный, благодарный и немного растерянный Димон приезжает к нему, Хохлову, домой вместе с Ольгой, и они сидят у него на диване, целуются, а Хохлов рассказывает, как непросто ему было разобраться во всей этой чертовщине, но он все-таки разобрался. Димон совершенно оглушен его благородством, лезет со словоизлияниями, а величественный Хохлов говорит что-то вроде «на моем месте так поступил бы каждый» или «на то и друзья, чтобы выручать их из беды»!
Ничего не выйдет. Спасатели не торопятся, а если и прибудут, вряд ли им удастся восстановить мир в том самом виде, в каком он существовал до катастрофы. Да они и не станут восстанавливать! Они лишь разгребут завалы и вытащат из-под них живых и мертвых.
Интересно, каким к тому времени окажется сам Хохлов, живым или мертвым?
Живым — ему ничего не угрожает и вряд ли станет угрожать, если только он не вступит в рукопашную с тем самым «третьим», который украл его деньги и убил Кузю. О котором говорил Никоненко.
Мертвым — если его задавят обломки рухнувшего на голову мироздания, а из-под таких руин уж точно не выберешься никогда, и никакие спасатели не разгребут завалы.
Они дружили двадцать лет — полжизни! Не так уж и мало. Если подполковник прав, и в ограблении замешана старая подруга Родионовна, и Кузя тоже принимал участие, и вдвоем они подставили Димона, а потом Кузя был убит, и в его убийстве Арина тоже виновата, значит, эти полжизни пошли псу под хвост.
И точка.
Хохлов закинул руки за голову, отъехал вместе с креслом и положил ноги в грязных ботинках на стол, прямо на бумаги, чего никогда не делал. И стал качаться.
Тик-так, тик-так — тикали часы в углу.
Не в такт — не в такт — не в такт билось сердце.
Бросить все, уехать в Касимов на рыбалку? Забрать своих собак, всех четырех, и жить с ними в Касимове в двухэтажном домике, похожем на лабаз, с железной перекладиной на воротах, с беленым низом и деревянным верхом! Топить печку и лежать у нее под боком, в дремотном покое, ни о чем не думать и не вспоминать. Ходить к колодцу за водой по обледенелой узкой дорожке, протоптанной в сугробах, откидывать скрипучую крышку, крутить ворот, смотреть, как опускается в черную бездну промерзшая цепь с наростами тонких сосулек.
Дмитрий Хохлов никогда не думал о том, сколько места в его жизни занимают близкие ему люди. Они существовали, и все, и в этом была такая же определенность, как в том, что утром он идет на работу, а вечером домой, и на смену дню приходит ночь, и никогда не наоборот!
В его новом положении день и ночь поменялись местами, и небо с землей поменялись, и он оказался висящим в воздухе вверх тормашками, и кровь прилила к голове, и дышать стало трудно.
Они все не могут так с ним поступить! Он любил их двадцать лет, он и сейчас продолжает их любить, а они… Они не те, за кого себя выдают! Может, как в фантастическом романе, его близких заменили инопланетяне? Холодный, расчетливый, чудовищно изворотливый разум, который не поддается человеческому анализу?
Им, инопланетянам, все равно, любил их Хохлов двадцать лет или не любил! Им все равно, что с ним станется после того, как откроется страшная правда. Им вообще на все плевать, потому что они — инопланетяне.
Хохлов все качался взад-вперед. Когда он откидывался назад, голова касалась стены, а когда вперед, стол странно приближался и расплывался, как будто в глазах у него стояли слезы.
Он на всякий случай проверил — никаких слез нет, еще не хватает!
Родионовна и Кузя договорились украсть у него деньги. И украли. Родионовна не хотела делиться с Кузей и подговорила какого-то третьего Кузмина убить. Кузе она сказала, что нужно избавиться от третьего и свалить все на Димона, и для этого попросила Кузмина прихватить из дома Пилюгиных пепельницу. Кузя ее прихватил, его убили, и пепельницу подбросили на место преступления.
Так или примерно так видел события Игорь Никоненко, милицейский профессионал.
И что теперь делать ему, Хохлову?!
От того, что невыносимо жгло глаза и в голове горело, ему хотелось на мороз, головой в сугроб, и поглубже, так, чтобы не видеть, не слышать и только остывать.
В Родионовну он был влюблен когда-то.
Так у них ничего и не сложилось, и сейчас, когда ему скоро стукнет сорок, он с трудом мог вспомнить, почему у него с ней не сложилось тогда. Вернее, совсем не мог.
Что-то тогда их остановило, хотя по Красной площади они гуляли и на майские праздники ездили смотреть салют — то есть проделывали все, что полагается проделывать влюбленным. У нее была смешная майка с божьими коровками и два хвоста. Ей было лет девятнадцать, и у них было свидание, самое настоящее, не просто дружеские посиделки во время изучения теории функции комплексного переменного! Почему-то в середине свидания она стала нервничать, и нервничала чем дальше, тем больше, и уже салют ее не интересовал, и светлые майские сумерки не занимали! Она все время оглядывалась по сторонам, и взгляд у нее стал безумный. А потом Хохлов предложил посидеть в кафе, в котором почему-то оказались свободные места. Он был «богатый жених», хоть и аспирант. Зарабатывал он двумя способами. Первый был благородный — он писал статьи в научные журналы и получал гонорары за них. Второй был «криминальный» — он слегка подфарцовывал джинсами в родном институте. И как только они зашли в кафе, Родионовна ринулась в туалет и не вылезала оттуда, наверное, с полчаса.
Хохлов сидел один, пил шампанское, заказанное «для шику», смотрел на улицу, по которой шатались толпы принаряженных и слегка поддатых людей, и смешно ему было, и жалко Родионовну, которая полдня не смела признаться, что ей нужно… пописать.
Еще была бабушка Любовь Ильинична, про которую Хохлов всегда говорил, что тотчас бы женился на ней, если бы она только согласилась. Бабушка была необыкновенная, с необыкновенной фамилией Либензон.
— Митя, — говорила бабушка Либензон, — самое главное в жизни — это найти нечто, для чего вы предназначены. Если вам нравится быть переплетчиком, или поваром, или врачом, или инженером, вы должны быть переплетчиком, поваром, врачом или инженером! Может, вы преуспеете, если станете торговать в палатке, но жизнь пройдет, а вы так никогда и не узнаете, что это упоительная штука! Вы будете скучать в своей палатке, растолстеете и наживете кучу старческих болезней, да так и не поймете — зачем вам все это?! Зачем вам жизнь!
И она говорила это в начале девяностых, когда все ринулись на биржи и в банки, когда лихорадочно учились торговать воздухом и из воздуха же создавать миллионные состояния!
Еще она говорила, что у каждого человека за правым плечом стоит ангел-хранитель, и нужно только время от времени оглядываться через это самое правое плечо, и тогда ангел будет знать, что ты помнишь о его присутствии. Он будет знать и не пустит тебя туда, куда ходить не следует. И спрашивать нужно почаще, правильно идешь или нет, и он покажет тебе дорогу.
Еще были рассыпчатые лепешки, кофе из красной пачки. Были длинные разговоры, многозначительные взгляды, дальше которых, впрочем, дело не пошло.
У Хохлова стало много работы, и Родионовна как-то отступила, потерялась. Любовь Ильинична умерла, и Хохлову трудно было приезжать к Арине — слишком много воспоминаний, слишком грустно, слишком странно. Ему казалось, что бабушка будет всегда, а она взяла и ушла!..
