стороны черепа.
Кенгуриными прыжками Олимпиада помчалась в свою квартиру и сорвала со стены тяжеленную телефонную трубку. Ей казалось, что не соединяется очень долго, и, когда соединилось, она еще никак не могла взять себя в руки, чтобы толком объяснить, что случилось и где они живут. Так и не поняв, обещала «Скорая» приехать или ее просто не стали слушать, она вернулась на первый этаж, где никого уже не было, и выскочила на улицу. Тетя Верочка лежала на лавочке – одна рука упала, и пальцы, свесившись до земли, оказались в прозрачной талой мартовской луже. Люсинда стояла в этой луже на коленях и пыталась делать что-то не слишком понятное – то ли искусственное дыхание, то ли массаж сердца.
Олимпиада была совершенно уверена, что Верочка умерла, что поправить уже ничего нельзя, и страшно изумилась, когда приехавшие на «Скорой» молодые парни хищно поволокли Верочку в микроавтобус и стали что-то колоть ей и совсем по-другому, не так как раньше Люсинда, массировать, и резкими голосами задавать вопросы, когда и чем она отравилась.
– Тетя Верочка, – жалобно позвала Люсинда, поднявшись с коленей. Джинсы у нее потемнели от талой мартовской воды, и руки она сложила на груди, как будто молилась. – Тетя Верочка, не умирай!..
Все бестолково суетились и заглядывали парням за плечи, и потом в одну секунду «Скорая» уехала.
– Страсти какие! – со сладким ужасом сказала баба Фима. – Мрут и мрут людишки, как мухи!
– Может, еще спасут, – пробормотал Владлен Филиппович и, кажется, едва удержался от того, чтобы перекреститься.
Лишь только Люба ничего не сказала, и Олимпиада увидела, как за ней медленно и бесшумно закрылась дверь подъезда.
– Пошли, – предложил Олимпиаде Добровольский. – Мы больше ничего поделать не можем.
– А… Люська?
Добровольский хмуро глянул на нее:
– Она уехала со «Скорой». Ты не заметила?
Олимпиада пожала плечами. Она не заметила.
Они вернулись в подъезд к распахнутой двери Верочкиной квартиры на первом этаже, и Добровольский вдруг приостановился, подумал и вошел туда.
– Павел! – крикнула Олимпиада. – Туда нельзя!
– Никак нельзя, – подтвердил Красин. – Необходимо вызвать компетентные органы, а нам заходить нельзя!
– Какие такие органы? – презрительно фыркнула баба Фима. – ОГПУ, что ли? Так его нету, ОГПУ-то, разогнали давно! А нынешние что могут?..
– Это он! – вдруг сказал кто-то замогильным голосом, и все как по команде подняли головы. – Это он! Вы не понимаете! Никто не понимает!
– Чего мы не понимаем? – устало спросила Олимпиада у Жоржа Данса. – О ком вы говорите, Женя?
– Он убивает всех, – медленно и торжественно произнес писатель и будущий классик. – Мой роман. Он вырвался и зажил самостоятельной жизнью!
– Вам выспаться надо, – посоветовала Олимпиада и оглянулась на открытую дверь. – Вы сами не знаете, что говорите.
– Почему же, – сказал Добровольский, появляясь на пороге. В руках у него были кипы растрепанных серых листов. – Это ваш роман?
Жорж Данс величественно кивнул со ступенек. Он чувствовал, что все внимание приковано именно к нему, и наслаждался этим, и больше ни до чего ему не было дела.
– Он исчез из моего дома, – объявил он, – чтобы начать самостоятельную жизнь. Он не мог оставаться взаперти.
Красин пожал плечами и посмотрел вопросительно.
Добровольский вышел на площадку и захлопнул за собой дверь квартиры.
– А когда ваш роман зажил самостоятельной жизнью? – помедлив, спросил он.
– Совсем недавно.
– Когда именно?
– Сегодня вечером. После того как они все, – тут Жорж повел рукой, – после того как они покусились на меня. То есть покушались! Роман вышел в мир, и теперь его не остановить! Даже даты совпадают, все до одной совпадают! Как я мог так угадать!..
– Роман пропал сегодня вечером? – повторил Добровольский. Вид у него был ужасный. – Правильно я понял?
– Да, – величественно согласился Жорж. – Теперь не только вы, теперь все поймут! И его не остановить! Нет, не остановить!.. Он на свободе!
Он снова повел рукой и медленно и величественно стал подниматься по ступенькам. На верхней вдруг споткнулся, потому что был в шлепанцах, и чуть не упал, и это несколько подпортило финал.
Красин вздохнул и постучал себя по лбу, и посмотрел на Олимпиаду с Добровольским, словно призывая их разделить его мнение. Пожал плечами и пошел к себе в квартиру.
– Что это значит?! – спросила Олимпиада у Добровольского. – Что это все может значить, черт возьми?!
– Я думаю, что тебе нужно остаться сегодня у меня, вот что это значит, – сказал Добровольский. –
