Наталья быстро отвернулась.
Интересно, как он целуется?..
– Как… с тобой нельзя?
– Я не умею играть в эти игры! – сказал он с досадой. – Я, блин, ничего в них не понимаю! Я когда с армии пришел…
– Говорят – «из армии». «С армии» не говорят.
– Я когда пришел из армии, – заорал он неожиданно, – а эта… как ее… блин, как же ее? Ленка! Ленка замуж выходила. Понимаешь?! Она, значит, все это время знала, что мне от ворот поворот, а тому, значит, – замуж! Она мне два года писала, разлюли-малина и всякое такое. Жду, люблю, жить не могу, ты один мне отрада, ты один мне свет в окне! На присягу с матерью приезжала! А я, блин, не понимал ничего. И мать молчала, расстраивать не хотела, потому что я… ну, короче, я любил ее сильно, и мать это знала! Я пришел, а мне – приглашение на свадьбу. Это она на всякий случай мне по морде решила дать, перед тем как жениться!
– Замуж выйти.
– Ну, выйти. Это она затем, чтобы я, значит, знал свое место. А то возомнил о себе, что она меня… тоже любит, а она дочка родителей богатых и все такое прочее. А я кто тогда был? Тогда я был никто, и по морде мне съездить – одно удовольствие. И я тогда решил – все, хватит. В двадцать лет оно, конечно, весело, а потом ни за что не попадусь! И в бабские штучки я не играю.
– В какие… бабские штучки?
Он озверел.
– Да вот в эти ваши! Фигли-мигли, поеду – не поеду, отвези меня домой, подари мне розу, а я еще посмотрю на твое поведение. Может, пойду в кино, а может, не пойду! А может, замуж пойду, а тебе пришлю приглашение, блин! На открытке с цветуями!
Наталья не выдержала и хихикнула, чего делать совсем не следовало, учитывая его… озверение.
– Чего?! Ну чего ты?!
– А это еще что за слово?
– Какое слово?! Дались тебе мои слова, а?
– Ну вот… это. Цветуи. Откуда ты его взял?
– Да какая тебе разница?! Что ты к словам моим цепляешься?! Я тебе совсем не про то говорю! Ты чего, не въезжаешь, что ли?!
– Я стараюсь, – быстро произнесла она. – Стараюсь въезжать.
– Молодец, – похвалил он и сильно затянулся.
Затянувшись, он позабыл, о чем говорил. Вернее, не говорил, а орал с таким пылом. Вид у него стал растерянный, он похлопал длинными темными ресницами, которые совершенно ему не шли, как будто он украл их у всемирно прославившейся своим идиотизмом куклы Барби. Похлопал и посмотрел на Наталью беспомощно.
– Ты говорил про приглашение на свадьбу… и цветуи на открытке. Кажется, именно так ты выразился.
Он все вспомнил и опять воодушевился:
– Да я еще и не так могу выразиться!
– Илья, мне было бы значительно проще, если бы ты наконец объяснил, что ты имеешь в виду.
Он вдохнул и выдохнул. Помолчал. Вынул изо рта сигарету.
– Я тебя конкретно прошу – не играй со мной в кошки-мышки. Я этого не умею. Не понимаю.
– А я и не играю. Я ни во что с тобой не играю.
– Ты мне скажи, и я не буду вокруг тебя кругами ходить. Зачем? Только время терять!
– Что сказать?!
– Я хочу, чтобы ты была со мной, – бухнул он мрачно. – Если тебе оно не подходит, значит, скажи сейчас. Чтобы я, часом, приглашения на свадьбу не получил. На чужую, в смысле. А то я, как мальчик, пристаю – в кино, в ресторан. Вот, за маршруткой ехал!..
У Натальи мгновенно перестала болеть голова.
По идее, вместо головы должна была бы заболеть душа, но она не заболела. Она постыдно возликовала.
Да еще как возликовала! Даже дышать стало трудно.
– Наташ? А, Наташ?
Она молчала. Осознавала важность момента.
– Нет, я знаю, – сказал он тихо, – есть вещи, за которые стоит бороться. Я… Вот за тебя бы я боролся. Только если бы тебе оно было надо. А то если не надо, так я тогда не буду. Чего я стану тебе жизнь портить? А то ты говоришь, что семья у тебя, а я думал, что у тебя не семья, а какой-то козел посторонний привязался, и ты от него не отвяжешься никак. А, Наташ?
Последнее было сказано просительным тоном, который, как и ресницы от куклы Барби, очень ему не шел.
Вот беда.
