грянув в тесном помещении, как взрыв.
Антиквар упал на колени, прижимая руку к боку, из которого вдруг полилось черное и горячее.
Он все еще был жив, этот вздорный старик, и гость выстрелил еще раз – и как будто лопнули и разорвались барабанные перепонки! Старик закашлялся и пополз как-то странно, боком, и стал вытягивать руку, и почти достал до его ботинок, и эта страшная рука умирающего показалась убийце омерзительной. И тогда он стал стрелять в тело, которое подпрыгивало и корчилось, и не остановился, пока не расстрелял все патроны.
У Федора зуб не попадал на зуб, когда наконец он добрался до широких ступеней, которые вздымались из затоптанного и кое-как расчищенного от снега тротуара и, казалось, вели прямо в рай.
Где-то он потерял свою шапку и совершенно не мог взять в толк, где именно. Волосы лезли в глаза, он все время заправлял их за уши и шмыгал носом, которому тоже было очень холодно.
Руки у него дрожали.
Он подозревал, что все будет плохо – на пути к свободе непременно случается что-нибудь ужасное, так уж заведено! – но даже представить себе не мог, что все
На последней ступени он поскользнулся и влетел в широкие, сверкающие раздвижные двери.
Он должен, должен!.. Он не может позволить себе отступить.
Даже просто войти в просторный вестибюль с чистейшими мраморными полами, с конторкой, охранником и двумя одинаковыми секретаршами в строгих костюмах и очках было почти немыслимо.
Федор отчаянно трусил, и каждый шаг по сверкающему мрамору давался ему с трудом. Он шел к конторке и боковым зрением видел, как охранник негромко сказал что-то, будто сам себе, и не спеша двинулся в его сторону, а секретарши в одинаковых очках переглянулись и уставились на Федора во все глаза.
– Здрасти, – хрипло сказал Федор и нервно заправил волосы за ухо. – Можно мне увидеть Алексея Дмитриевича Башилова?
Секретарши молчали, как воды в рот набрали. Охранник приближался. Из каких-то потайных дверей в углу огромного и роскошного вестибюля вышел еще один и стал у турникета.
Федору стало жарко.
Секретарши еще раз переглянулись, и та, что была справа, спросила замороженным голосом, есть ли у него пропуск.
Федор ответил, что нет, но, если позвонить, может быть, его и примут.
Та, что была слева, пожала плечами, повернулась вместе с креслом и стала глядеть в компьютер. Федор ее больше не интересовал. Та, что была справа, тоже пожала плечами, но тем не менее взяла крошечную перламутровую трубку со сверкающей подставки, потыкала острым ноготком в кнопки и совершенно другим, оттаявшим, весенним и радостным голосом сообщила, что к Алексею Дмитриевичу просится какой-то человек, но у него нет пропуска. Тут она прижала ладошкой трубку и спросила у Федора, как его зовут.
Он сказал.
– Как?! – удивилась секретарша и почти по слогам повторила в свою перламутровую трубку: – Федор Алексеевич Башилов.
Та, что была слева, перестала печатать и уставилась на него. Охранник замер у него за плечом, поправляя витой шнурок за ухом. Федор оглянулся на него затравленно. Он чувствовал себя ужасно.
Перламутровая трубка что-то прострекотала, секретарша кивнула и неспешным движением вернула ее на подставку.
– Ваш паспорт, пожалуйста, – сказала она Федору уже не замороженным, но и не весенним, а удивленным голосом. – Или водительские права.
Федор полез в нагрудный карман и извлек паспорт.
– Знаете, куда идти?
Он не знал.
– Пожалуйста, в лифт и на двенадцатый этаж. Там вас проводят.
Охранник у турникета смерил его равнодушным ящеричьим взором, но турникет, к которому Федор приложил выданную ему пластиковую карточку, беспрепятственно пропустил его к сверкающим лифтам. Федор уже совершенно изнемог от напряжения, и жарко ему было ужасно.
– Зачем ты притащился сюда? – первым делом недовольно спросил отец, когда сына провели в кабинет. – Я тебя не приглашал.
– У меня… дело, – запнувшись, ответил Федор. – Я хотел поговорить.
– Какое у тебя может быть дело! – фыркнул отец презрительно.
Он стоял в фонаре огромного окна, словно вынесенного на улицу, и там, за окном, до самого горизонта простиралась окутанная морозной дымкой Москва, и красное лохматое солнце низко стояло над замерзшей рекой.
Отец оглянулся на Федора, топтавшегося в дверях, и приказал:
– Садись! Да не сюда! Вон стол для переговоров, туда и садись!
Федор решительно не знал, который из двух стол для переговоров, и отец нетерпеливо, подбородком, указал ему, куда именно нужно садиться.
Федор сел.
