никак нельзя делиться отцовским наследством. А оно, как я понимаю, огромное…
Он выбросил окурок в раковину, чего никогда не делал, и уставился в темное окно.
– Я увидел фотографию Рогожской в альбоме у Ирины Мерцаловой, вдовы твоего брата. Она сказала мне, что эту фотографию маленький Сережа зачем-то захватил из дома, когда его забирали в интернат. А потом я увидел эту женщину в твоей аптеке и долго не мог вспомнить, где я ее мог видеть раньше, а потом вспомнил… Ее сын так ненавидел Сергея, что даже убил его собаку, доброго, бестолкового, старого колли. И не забыл о том, что мы тоже придем с собакой, – обработал чем-то ноги, чтобы наша собака не взяла след. Я же говорю, химик он превосходный. Научным институтом руководил…
– Что с ним теперь будет?
Андрей оторвался от созерцания своего отражения в темном стекле и неохотно пожал плечами.
– Я хочу увидеть своих племянников, – сказала Клавдия твердо. – И свою… сноху. Ты меня отвезешь?
– Ну почему, Андрей?! – Она даже руки к груди прижала, как будто умоляя его. – Но почему ты не хочешь?
Он готов был немедленно задушить ее.
– Я хочу!! – заорал он. – Но не могу! Ты понимаешь это или нет?! Я три часа объясняю тебе положение дел, а ты меня ни черта не слушаешь!
– Да как же я могу тебя слушать, если ты несешь какую-то чушь! При чем здесь мои деньги?!
– При том, – сказал он, вдруг ужасно устав. – Дело не в том, что я благороден без меры. Дело в том, что у тебя теперь будет совсем другая жизнь и я тебе в этой жизни буду не нужен! Тем более в качестве мужа!
– Откуда ты знаешь? – спросила она с возмущением. – Ну откуда? Ты что, уже был женат на мне?
– Не на тебе, но был, – признался он и, глянув в ее дрогнувшее лицо, сказал помягче: – Ты теперь богатая женщина, Клава. Даже не просто богатая, а очень,
– Уже поделила.
– Все равно ты осталась очень богатой женщиной. Сейчас тебе, может быть, и кажется, что я тебе нужен, но очень скоро наши образы жизни перестанут… совпадать. Я не хочу этого ждать. Я не хочу с тобой разводиться, когда ты встретишь и полюбишь кого-нибудь более тебе подходящего. У меня нет на это времени и душевных сил. – Он отвернулся. – Так что вопрос закрыт. Я на тебе не женюсь.
– Ты просто… просто… – Глаза у Клавдии налились слезами. – Ты просто подлец, Ларионов. Я люблю тебя. Мне тридцать один год, и я в полном рассудке. Не знаю, что ты там пророчишь и кого я должна, по плану, встретить, кто больше мне подойдет, но я люблю тебя, хочу жить с тобой и родить тебе детей, чтобы у Вани с Гришкой были еще братья или сестры. Чтобы у нас была нормальная семья, с бабушками, дедушками, тетками, дядьями, днями рождения в Отрадном и плюшками по воскресеньям. Это что, преступление?
– Это не преступление, – ответил он.
Кажется, впервые в жизни после переходного возраста у него закололо под лопаткой от страха. Он тоже хотел всего этого, но не мог себе этого позволить. По крайней мере не с ней, теперешней.
Она загнала его в угол, и, как выбраться оттуда, он не знал. Он был совершенно уверен, что ей, богатой и защищенной, он не нужен. Не может быть нужен. У него всегда будет одна и та же напряженная, отнимающая все силы и время работа, на которой он ни черта не заработает, кроме разве что еще нескольких ранений. Он будет поздно приходить, думать на кухне свои думы, таскаться на работу по выходным, оставлять ее одну, а для нее теперь существует миллион новых возможностей, которых не существовало раньше, и эти нереализованные возможности стеной встанут между ними.
Даже мысли об этом он не мог вынести потому, что любил ее.
Его мечты – о том, чтобы пятнадцать лет, как один месяц, о собственном щенке, о веселом мальчишке, который висел бы на его джинсах и называл его папой, о том, чтобы вернуться со своей поганой работы, обнять ее и ни о чем больше не думать и не волноваться, – имели смысл, пока она была просто Клавой Ковалевой, детдомовским заморышем и давней подругой.
– Клава, – сказал он холодно. – Я буду с тобой, пока ты этого хочешь. Можешь считать меня мужем или любовником – мне все равно. Но жениться на тебе я не могу. Это нечестно. Ты этого не понимаешь, но я знаю, что рано или поздно поймешь. Я за всю жизнь не заработаю столько, сколько лежит на одном твоем счете, а у тебя их пятнадцать. Я не уйду с работы потому, что это единственное, что я умею делать хорошо. И я больше не хочу разговаривать об этом.
– Я не справлюсь с такой кучей денег одна, без тебя, – сказала она жалобно. – Ты же умный и хваткий, ты знал бы, как с ними управляться. А я совсем не знаю.
– Наймешь кого-нибудь, кто знает, – четко выговорил он тоном майора Ларионова. – Я тебе не банкир.
Она поднялась со стула и некоторое время молча ходила по комнате. Андрей уже знал эту ее привычку ходить, когда она над чем-то думала. Потом она остановилась и взглянула на него.
Надумала, понял он. Сердце тяжело, как чужое, бухнуло в грудь и переместилось выше, к горлу.
– Ну вот что, Ларионов, – сказала она почти таким же холодным тоном, каким только что говорил он. – Ты мне не банкир, а я тебе… – она поискала слово, – не постельная грелка. Ты не хочешь на мне жениться и можешь проваливать к чертям собачьим. Я не согласна быть просто твоей любовницей. Я хочу быть твоей женой и хочу сейчас же завести ребенка. Если ты так трусишь, то я тебя отпускаю. Катись отсюда. Но сидеть и ждать, когда я тебе надоем и ты под каким-нибудь предлогом вышвырнешь меня из своей жизни, я не желаю.
– Я не собираюсь тебя вышвыривать, – пробормотал Андрей, пристально глядя ей в лицо. Такой Клавы Ковалевой он не знал.
– Уходи! – приказала она. – Чеши на дачу к Елене Васильевне. Скажи ей, что я последняя сволочь и
