разумеется.
– Вон направо лавка. Садитесь. Только чего нам с вами говорить, я не знаю. И железяку вы мне отдайте, а то как я скажу про Мальчика-то?
– Железяку не отдам пока, – твердо сказал Федор. Лавочка была мокрой, и он долго и смешно выбирал место посуше, куда бы усесться своими пестроцветными штанами. Все места были одинаково мокрыми.
Марина предусмотрительно осталась стоять, пожалев почти новые черные джинсы.
– Ну чего? Только спрашивайте быстрее!
И Зоя оглянулась на конюшню, куда ей до смерти хотелось помчаться, чтобы лечить и жалеть свою лошадь, несправедливо обвиненную в убийстве.
– Сколько лошадей обычно катает отдыхающих?
– Сколько есть, все и катают! По очереди. – Она взглянула на Федора, потупилась, как перед завучем, и буркнула: – Пять. Иногда четыре. Сейчас народу много, все лошади работают.
– Для того чтобы прокатиться, надо заранее записываться?
– Ну ясное дело! Теперь все любят на лошадях кататься. Это модно теперь.
– Кто записывался на сегодняшнее утро?
Девчонка вздохнула и потерла ладошками колени.
– Погляжу щас. Так не помню.
Ветер прошелестел в деревьях, осыпал капли. Марина поежилась. Лес стоял совсем рядом, как будто наблюдал, насторожившись.
– Замерзла? – заботливо спросил генерал Тучков, – сейчас пойдем домой. Нога болит?
– Да так.
– Ты бы села.
– Мокрое все.
– Садись ко мне на колени, – предложил он невозмутимо. – С этой стороны пока сухо. С обратной уже мокро.
В сумерках вспыхнул и заболтался какой-то непонятный оранжевый огонь. Марина схватила Тучкова за руку и сжала – со страху.
Огонь оказался керосиновой лампой, которую Зоя несла в левой руке, далеко выставив перед собой. В правой у нее был какой-то растрепанный сверток.
– Это книга, – издалека начала она и потрясла свертком, – тут все записано. Кто катался, когда катался. Щас посмотрим.
Она добежала до лавки, приткнула свою лампу, распахнула «книгу» и стала водить замурзанным пальцем.
– Так, сегодня какое у нас? Восемнадцатое?
– Семнадцатое.
– Семнадцатое. Вот. Утро. Все тут. Читайте.
Сталкиваясь головами, Федор Тучков и Марина нависли над открытой страницей. Почерк был скверный – как будто писал не человек, а как раз лошадь, – страницы захватанные, керосиновый огонь плескался за закопченным стеклом. Разобрали они не скоро.
Разобрав, посмотрели друг на друга.
Девчонка рядом зевнула почти беззвучно.
– Выходит, от катания отказались Галя, Вероникин дед и Валентина.
– Да, – встрепенулась девчонка, – в этот раз чего-то никто не поехал! У нас так редко бывает. Почти все едут, а тут вдруг – бац – и не пришел никто! Ну, тот мужик с ребенком прибежал, я их посадила. Прямо перед тем, как отправиться. И еще какие-то муж с женой. Они на стоянку ходили, он увидал и говорит – давай хоть раз в жизни прокатимся. Она говорит – всегда тебя несет незнамо куда, пива насосешься, тянет тебя геройствовать, и все такое, но потом поехали. Уговорил он ее.
У Федора Тучкова было задумчивое лицо, по которому ползали тени, и казалось, что он все время корчится.
– А ничего такого не заметили? Необычного?
– Какого такого необычного? Ну, ветер поднимался. Я еще подумала – дождь будет к вечеру. А может, за Волгой будет, а к нам не перейдет. У нас тут так бывает – на том берегу стеной льет, а у нас ни капли не упадет.
– Нет, – перебил Федор, – не в этом смысле. Может, кто-нибудь к лошадям подходил или, наоборот, мимо шел и почему-то вам запомнился.
Девчонка пожала плечами, полезла под свою кепку и энергично там почесала.
– Никто мне не запомнился. Этот, который потом в обрыв кувырнулся, очень сердитый был, злой даже, а потом ничего, развеялся будто. А мужик с пацаненком, наоборот, веселые.
– Когда из леса выходили, никого не заметили?
– Да где заметили-то? Народу тьма гуляет! Кого замечать-то?
