– Когда вы вышли из леса, справа от вас оказался обрыв, – проговорил Тучков Четвертый терпеливо, – а слева кусты. В этих кустах ты никого не видела? На одеяле никто не лежал? Книжку не читал?
– Не, не читал, – отозвалась девчонка, и Марина поняла, что никогда и ничего они не поймут в этом деле, хоть Федор Тучков и генерал контрразведки. – А, там эта таскалась, безумная! Вот кто!
– Какая безумная?
– Ну, с шалью которая! Которая всегда мерзнет! Старая, а ведет себя как молодая. Ну, мать у нее еще кричит: Оленька, Оленька! – Девчонка передразнила, как она кричит, неестественным голосом.
Федор Тучков в лице не переменился, глаза не прищурил, пистолет из-за пояса пестроцветных штанов не выдернул – вовсе не проявил себя как полицейский капитан. Он задумчиво нагнулся вперед, сорвал мокрую травинку и сунул в зубы.
– А эта Оленька именно в кустах была?
– Да там где-то бродила. Лютики рвала. Целый веник нарвала, дура. Лесные цветы ни за что в воде стоять не будут. Все повянут.
– А в лесу никто не бродил?
– Мужик бродил, – подумав, сказала Зоя, – я на него внимание обратила, потому что по лесу. Он не по дорожке шел, а прямо лесом перся напролом.
– Павлик? – быстро спросила Марина у Федора.
– Может, и Павлик, – язвительно сказала девчонка, – я ему в паспорт не глядела. Он такой… худосочный, майка, а на майке надпись «Спортклуб». Или «Спортлото», что ли…
– Геннадий Иванович?!
Федор мельком на нее глянул.
– У нас в лес только за надом ходят, – продолжала Зоя, – просто так никто не бродит. Если в лесу кто бредет просто так, без сапог, без плаща да без корзины, значит, турыст! – Почему-то она произнесла именно с буквой «ы». – А этот так бродил. Но он не у обрыва, он подальше. А больше вроде все. Ничего не видала. Ходили какие-то люди по дорожкам, но я и не смотрю никогда, мне за лошадьми глядеть надо.
Они помолчали. Ветер шумел в деревьях, и сумерки сгущались – июльские, плотные, но не безысходные, с надеждой на завтрашний теплый день.
– А откуда вы выходите? – Да от плаца. Это у ворот. Там все собираются, кто записался, и, кто просто так хочет, тоже туда приходят, вдруг откажется кто. Ну, как сегодня. А потом мы большим кругом идем, лесом и обрывом. Маленьким ходим, только когда холодно или дождь. Тогда к обрыву не заходим. Этот один пришел, который упал, хотя со своей девчонкой записывался. И бабка подходила.
– Какая бабка?
– Откуда я знаю! Говорит смешно и в чулках, хотя жара. Она мальчонке конфету давала, а отец сказал, что он у них к конфетам непривычный. Ну, она мне дала, я и съела. Хорошая конфета, шоколадная.
– Хорошая шоколадная конфета, – повторил Тучков Четвертый неизвестно зачем.
– Хорошая, – подтвердила девчонка, полезла в передний карман и достала бумажный катышек, – во какая!
Федор Тучков взял у нее катышек, расправил и прочитал так же задумчиво:
– «Коркунов». Замечательно.
– Ага, – простодушно согласилась девчонка. – Вкусно.
– Спасибо, – сказал Федор, поднялся с лавки и поморщился – мокрые штаны прилипли к заду, и он, деликатно отвернувшись, потянул за них, чтобы отлепились. – Так что ни в чем твой Мальчик не виноват. Ему было больно, и он взвился, только и всего.
– Да я сразу знала, что он не виноват! – Девчонка тоже вскочила и схватила лампу. – Побегу к Петру Захарычу, скажу. А вы больше просто так к лошадям все равно не лезьте! Лошадь – это вам…
– …не хорек, – подхватил Тучков, – мы уже поняли.
Идти по лесу в сторону корпуса «люкс» было темно и страшно. Марина уцепила Федора за руку. Он молчал, но она выдержала только несколько секунд.
Оглянувшись назад и по сторонам, хотя ничего не было видно и неяркий свет фонаря над домиком, где жили лошади, теперь только мелькал между плотными ветками, она храбро спросила:
– Значит, Оленька и Геннадий Иванович, да?
– И бабуся Логвинова.
От бабуси Марина отмахнулась:
– Бабуся была на плацу, а не у обрыва. Или ты думаешь, что она могла туда… прибежать?
Он пожал плечами. Негромко звякнули железки на толстой металлической цепи.
– Все это странно, – сам себе сказал он, – очень странно.
– Зачем Геннадию Ивановичу убивать Вадима?
– А Оленьке зачем?
– Я не знаю, – призналась Марина. Версии о шантаже как-то сами собой отпали.
– И я не знаю, – задумчиво проговорил Федор. – Генрих Янович собирался кататься на лошадях, хотя за завтраком не сказал ни слова, когда Галка ныла, что хочет «на лошадок». Почему он не стал кататься? Или это совпадение? Или нет?
