наверняка лезет! Ботинки… ну одним словом, ботинки, и все! Практичные такие, на все случаи жизни. Зимой ботинки, летом будут сандалики, чтоб «ноги дышали».
Все ясно.
Марина по опыту знала, что самые лучшие интервью делают как раз зачуханные тетки в чудовищных «практичных» ботинках и свитерках из свалявшегося козьего пуха, журналистки «старой школы». Самые лучшие, самые умные, самые нежные и содержательные интервью получаются именно у таких! Личная жизнь у них, конечно, «не состоялась» в первый раз лет двадцать назад и все никак «не состоится» до сих пор – и уже никогда не состоится. Пишут они хорошо, грамотно пишут, с душой – им очень нравится писать о чужой жизни, именно потому, что у них нет своей! Вопросы задают умные, прочувствованные – у них есть время и неистовое желание «вникать» в биографию и «достижения» звезды – как раз потому, что у них нет ни собственной биографии, ни достижений! Прихлебывая чай – зеленый с жасмином, – поглаживая никудышного, подобранного с помойки кота, кутая ноги в клетчатый плед, они… вникают, нет, даже «проникают» в биографию кумира. Что сказал, когда сказал, кому и зачем. Когда женился-развелся. Опять женился и опять развелся. Как создал «небывалое» – неважно что, книгу, картину, сюиту или инсталляцию в духе современного искусства. Что любит на завтрак. Каких держит собак, кошек, ужей или ежей? Как ездит к «месту творчества» – на метро, на машине или личном бронепоезде. Что предпочитает – русские березки или тропические пальмочки, пино коладу или стопарик ледяной водочки да под соленый огурчик. «За талант» они прощают кумиру все – и скверный характер, и дурацкие выходки, и пьяные дебоши, и «падения», ведь без «падений» не бывает новых взлетов, да и что это за гений, который ни разу не пал! Они посещают концерты, вернисажи, спектакли, встречи в книжных магазинах – смотря по тому, в чем именно гениален гений.
По вечерам «жизнь гения» обсуждается по телефону с мамой. Пожалуй, они даже время от времени ссорятся, когда мама недостаточно почтительна к гению!..
– Оля, – вдруг сказала Марина домашним голосом, – вы ведь с мамой живете?
– Что? – встрепенулась журналистка, стукнув ложечкой о чашку. Немного чаю даже вылилось на блюдце. – Что вы спросили, Марина Олеговна?
Марина все смотрела на нее добрыми глазами, улыбалась и молчала.
– А?! – растерянно переспросила та и вытерла руки о колени. – Я?! Да, с мамой! А… как вы догадались?
Еще бы мне не догадаться, подумала Марина весело.
– Олечка, – и великая актриса ободряюще положила теплую руку на застиранный журналисткин рукавчик, – давайте мы все же начнем, а? Вы даже не можете себе представить, Олечка, как я устала!..
– Конечно, конечно, вот у меня вопросы, вот здесь… всего несколько, но материал будет большой, самый большой в номере! Хотя вам, наверное, это совсем не интересно, Марина Олеговна…
– Просто Марина, договорились?
– Господи, конечно, конечно, то есть спасибо вам за это. Спасибо большое… И я хотела вам сказать… вы так прекрасно сегодня играли! Боже, как вы играли, Марина! Вы гений!
– Нет, – мягко выдохнула Марина, – это не я гений, Олечка. Это Островский.
– Конечно, конечно, и он, и вы!.. Вы оба… оба гении…
Немного запутавшись в гениях, журналистка Олечка суетливо прихлебнула чай, перелистнула страничку блокнота, прищурилась и опять нырнула в свой бездонный баул, на этот раз за очками.
Первый вопрос, вычитанный из блокнота, привел Марину в восторг.
– Скажите, вы любите играть любовь?
Марина подумала ровно столько, сколько было нужно.
– Сыграть любовь… невозможно, – и она улыбнулась печально. – Как ни играй, все будет вранье! И зритель непременно это почувствует. Нужно и вправду любить, мечтать, плакать. Нужно… понимаете, нужно убедить себя в любви. Достать эту любовь из себя, как бы глубоко она ни пряталась. Достать и отдать…
– Кому? – прошелестела журналистка.
– Зрителям. И партнеру, конечно!
Марина говорила, и точно знала – собеседница ей верит! Каждому слову, в котором не было ни капли правды, – верит.
Вот потеха. Как будто можно
…А хлыщ, кстати сказать, тоже именуется в статейках «большим актером». Вот и верь после этого газетам!..
– А ненависть, Марина? Ее тяжелее играть? Или легче?
Она опять подумала, и опять ровно столько, сколько нужно.
– Ненависть играть не тяжелее и не легче. Ненависть играть… болезненно. Как будто ковыряешь рану, и она опять начинает кровоточить. Но по-другому никак нельзя! Ненависть нельзя носить в себе как любовь, а потом извлекать на свет! Ненависть – штука взрывоопасная.
– А бывает ведь и холодная ненависть, – почтительно прошелестела журналистка Олечка, и Марина взглянула на нее укоризненно.
…Что это ты, матушка, умную из себя строишь? Или, раз я с тобой добра, уже решила, что ты моя подружка и тебе все можно?!
– Вы когда-нибудь кого-нибудь ненавидели, Олечка? – жестко спросила Марина. – Вспомните, как это было.
– Нет-нет, я… конечно нет, что вы, Марина Олеговна! Я… вы рассердились?
– Ну что вы, – Марина даже засмеялась тихонько, – меня трудно обидеть.
– А когда вы первый раз поняли, что играете? Нет-нет, про детство, про призвание вы много раз рассказывали. И это очень, очень… интересно, но я хочу узнать, помните ли вы момент, когда заиграли по- настоящему?
– Мой первый успех…
И тут зачуханная Олечка ее перебила, очень почтительно, почти заискивающе, но перебила!
– Нет-нет, не успех! А именно когда вы поняли, что вы играете и вам верят? Когда вы поняли, что ваши эмоции стали достоянием… всех? И что это… правдивые эмоции?
– Всегда, – ответила Марина слишком поспешно.
Не следовало бы отвечать так быстро, но взять паузу она не смогла.
Она слишком хорошо помнила как раз тот день, когда ей впервые
Разлогов однажды ей не поверил. И с тех пор не верил уже никогда.
Кажется, журналистка Олечка не поверила тоже – недаром она была «старой школы»! Она не поверила и увела интервью в привычное, безопасное и скучное русло.
…Кого вам больше нравится играть, современных драматургов или классиков? Наших или западных? Кто из режиссеров представляется вам достойным? Кто из актеров мог бы стать вашим партнером, если бы сейчас снимали «Анну Каренину» – вы же мечтали ее сыграть! И так далее, и тому подобное, и все уже сто раз было!..
Марина говорила, шутила и становилась серьезной, а думала все время о том, что ей очень хочется в баню. И чтоб вода на камнях шипела, и чтоб распаренным веничком пахло, и чтоб от жара дух захватывало!
…А может, ту старуху, которую Марине предстоит играть, сделать похожей на Веру? С ее пучочком, суровыми складками вокруг бесцветного высохшего рта, с ее длинными, как будто обезьяньими, натруженными руками, с ненавистью к чужим и преданностью своим?.. Конечно, старуха должна быть ужасна, но и Вера не подарок! Надо подумать и присмотреться получше. Уж пучочек-то и манеру шаркать шлепанцами вполне можно перенять, вполне!
