– Разрешите, я вас провожу.
– Разрешаю, Марк. Какой вы… церемонный.
Кажется, он собирался предложить ей руку, даже повел ею как-то странно – Марина заметила. Она всегда все замечала. И не предложил.
Не решился, поняла она. Дурачок. Они шли под желтым светом фонарей, и на лету замерзающий дождь сыпался им на волосы и лица. Очень красиво.
– Только не говорите, что были на моем спектакле!..
– Был, Марина Олеговна!
– Тогда не говорите, что это гениально.
– Не буду.
Они дошли уже почти до угла, а Марина все никак не могла сообразить, зачем он приехал. Из романтических чувств, что ли? Это на него не похоже! Тогда зачем?..
– Марк, – предупредила она смеющимся девчоночьим голосом, – вон машина, так что решайтесь быстрее! Зачем вы меня поджидали?
Она остановилась и взглянула ему в лицо. И впрямь ничего романтического в данный момент его лицо не выражало. Только, пожалуй, озабоченность.
– Что у вас за вопрос, Марк?
Он вздохнул и опять сунул руки в карманы. Что за манера, ей-богу!
– Марина, вы только не беспокойтесь! Ничего не происходит. Мне просто нужно… знать.
– Если бы вы всего этого не говорили, я бы точно меньше беспокоилась!
– Извините меня! – это было сказано почти умоляющим тоном.
Фу-ты, ну-ты!.. Да что ты не мычишь не телишься!
– Марина, Разлогов перед смертью с вами не встречался?
Великая русская актриса перепугалась. На этот раз по-настоящему. Совсем не так, как пять минут назад, когда ей показалось, что на нее собирается напасть маньяк. Куда сильнее!
– Что с вами? Марина Олеговна, что случилось?!
Волошин ничего не понимал. Лицо у бывшей разлоговской жены вмиг состарилось и умерло. Только губы дернулись напоследок и замерли.
– Марина?
– Я с ним не встречалась! Сколько раз можно повторять! Я уже говорила его… Матрене или Федоре, как ее там!
– Глафире, – осторожно подсказал Волошин.
– Да! Да! Я вообще почти не встречалась с этим вашим Разлоговым!.. Он заезжал накануне вместе с ней, и она это прекрасно знает, а больше я его не видела!
– А… когда Глафира Сергеевна спрашивала вас об этом?
– Когда вы притащили ее в мой дом, вот когда! Господи, почему вы не даете мне никакого покоя?! В чем я виновата?! Зачем вы меня пугаете?!
– Марина, что вы! Вы только не плачьте, умоляю вас! Я не хотел вас обидеть! И пугать тоже не собирался!
«Что ему нужно? – думала пришедшая в себя Марина. – Зачем он спрашивает? Что он может… знать? Да нет-нет, успокойся. Знать он уж точно ничего не может!»
Детским неловким движением она вытерла влажные то ли от слез, то ли от дождя глаза, прерывисто вздохнула и понурилась. Краем глаза она видела, что журналистка Олечка выбралась из кафе и теперь топчется на крылечке и посматривает в их сторону.
– Мне тяжело говорить о его смерти, – призналась великая актриса. – Все же он был моим мужем, Марк! И мы любили друг друга…
Такая сентиментальная чепуха обычно нравится мужчинам, особенно когда речь идет об их «покойном друге». Марк Волошин, по крайней мере, в эту чушь поверил.
– Да он вообще, кроме вас, никого не любил, – сказал Волошин мрачно. – Вы простите меня, Марина. Я вас расстроил. А дело-то, в общем, пустячное. Я никак не могу найти некоторые бумаги. Я точно знаю, что они должны быть, а найти не могу.
– И… что? – не поняла Марина.
– Я подумал, вдруг они у вас. Может, он оставил вам что-то на хранение!
– Мне?! – поразилась великая актриса. – Вы думали, что Разлогов мог мне оставить какие-то там бумаги?! Марк, вы сошли с ума. Совершенно точно.
– Видимо, да, – согласился Волошин корректно. – Извините, Марина Олеговна.
– Нет, но с чего вы взяли-то?! – Ей было необходимо получить ответ на этот вопрос. – Где я и где разлоговские бумаги?
– Я просто подумал…
Журналистка Олечка в отдалении выдернула из своего баула складной зонт, распахнула его, подняла над головой и двинулась в их сторону.
Марина взяла Волошина под руку и увлекла в переулок.
– Марк, как вам в голову пришла такая глупость?! Почему Разлогов должен был оставить мне какие-то бумаги?! И что это за бумаги?!
Он помолчал, и Марина поняла – ни за что не скажет, ничего она от него не добьется.
– Вы были моей последней надеждой, – сказал он и улыбнулся. – Если у вас их нет…
– И быть не может!
– Значит, нигде нет. Куда он их дел, я не понимаю! И самое главное…
– Что?
Он молчал.
– Что главное, Марк?
– Да ничего, – сказал он быстро. – Просто они нам очень нужны. Чтобы как-то привести дела в порядок. Он умер, и все разладилось…
– Для меня он умер давным-давно, Марк. – Кажется, она кому-то уже говорила эту фразу!.. – Мы расстались, и его для меня не стало. Но все равно тяжело, когда я думаю, что его… на самом деле нет!
Волошин слегка пожал ее слабую руку, словно погладил, и они медленно пошли по блестящей от дождя брусчатке.
Марина лихорадочно думала.
Волошин был печален.
«Он никого не любил, кроме вас!» – надо же! Насколько они предсказуемы и линейны, эти существа мужского пола, даже самые лучшие и самые умные из них! Им можно внушить все, что угодно! Если грамотно внушать! Он никого не любил, кроме вас… Кого он там любил, мне неизвестно, а меня он ненавидел, это совершенно точно!
Добравшись до дома, Марина первым делом обошла все комнаты. Шаги ее, стремительные и гулкие, отдавались от стен и горок с бисквитным фарфором.
Подождите, голубчики, думала Марина, отворяя и затворяя двери. Я вам покажу разлоговскую любовь! Вам такая любовь и во сне не приснится!..
В комнатах было пусто, только лежал на коврах и паркете неверный свет большого города, сочившийся с улицы. Костенька, стало быть, на даче, а старуха наверняка храпит в своей каморке и ни за что не проснется. Она знает, что у Марины сегодня спектакль и баня и приедет она под утро.
Но какая может быть баня!..
Марина швырнула на кресло меховую душегрейку, дрыгая ногами, скинула туфли, побежала в свою комнату и заперлась.
Не зажигая света, она пробралась в самый угол, где рядом с резной чугунной батареей стоял бабушкин сундучок – смешной, трогательный, с побитыми углами. Марина называла его «мое приданое» и хранила в нем всякую ерунду – пожелтевшие газетные вырезки, самые первые рецензии и фотографии, на которых она робкая, перепуганная девчонка, кусочки кружева от платья, в котором она играла Принцессу из «Обыкновенного чуда». Студенты любили ставить именно Шварца, он казался им необыкновенно глубоким! В сундучок никто никогда не заглядывал, Марина не разрешала трогать «приданое». Откинув скрипнувшую
