Он утащил бриллиант, он отдал его красотке Олесе, он собрал в фотошопе невозможную пляжную картинку и велел Олесе «подсунуть» ее вместе с остальными фотографиями! В конце концов, именно он притащил журнал к себе в квартиру и выложил на стойку, чтоб Глафира уж точно, с гарантией разглядела все подробности разлоговского свинства!..
Подробности свинства. Да уж… Куда уж хуже – в смысле свинства.
И тут Глафира все поняла. Поняла и подумала совершенно хладнокровно: этого не может быть, потому что не может быть никогда, как про ту самую фотографию. От наступившей холодной ясности у нее вдруг загорелись уши, как от мороза, и она потрогала их руками, словно это были чьи-то чужие уши.
– Дэн!
– А?
– Вот мой телефон, позвони, как только тебе удастся растолкать Сапогова.
Он мельком глянул на визитную карточку – солидную, чуть желтоватую, плотной бумаги, с черными, отчетливо набранными буквами, без всяких кренделей. Глафира Суворина, к.ф.н.
– Что такое кфн? Коэффициент физического натяжения?
– Кандидат филологических наук, болван.
– А почему Суворина? Ты живешь по подложным документам?
– Почему по подложным? – не поняла Глафира.
– Или ты не Разлогова?
– Нет, – призналась она растерянно. Эти самые «подложные документы» вдруг зацепились за что-то у нее в голове, и после холодной ясности все опять закружилось, понеслось, сделалось размытым, как на смазанной фотографии. Следовало остановить карусель и подумать, но ей было некогда. Потом, все потом!..
– Мне удобнее было говорить, что я Разлогова, – объяснила она, пытаясь удержать карусель странных, невероятных мыслей, – да я и привыкла. И все привыкли!.. Глафира Разлогова, по-моему, красиво…
Господи, куда ее несет на этой самой карусели?! И все время по кругу, мимо чего-то очень важного, объясняющего все!
– Красиво, – согласился Дэн Столетов, который ничего не знал про карусель.
– Какая разница, что именно в паспорте написано!
– Никакой, – вновь согласился Дэн.
– И Разлогов всегда меня так представлял – Глафира Разлогова, моя жена. Нам казалось, это логично.
– Логично, – продолжал соглашаться Дэн, не понимавший, к чему такие долгие объяснения.
– А на самом деле, ну в паспорте, я Суворина, и нет никаких подложных документов!.. – Тут она споткнулась и замолчала.
Из динамиков вдруг грянула какая-то совсем не утренняя, тяжелая музыка, и тот самый дядька, что поглядывал на них, сложил свою газету и поднялся.
Глафира прикрыла глаза. Ей казалось, что она мертвой хваткой вцепилась в карусель, и та несет ее, и теперь никак нельзя остановиться, и отпустить тоже никак нельзя!
– Дэн, ты должен мне помочь. Одна я не справлюсь!
– Так я ж сказал, Сапогов как трубу возьмет, так и я сразу! Кандидат филологических наук, надо же…
– Нет. Мне нужно, чтоб ты позвонил еще в одно место. Это очень важно! Подложные документы, черт побери!
Она вдруг засмеялась каким-то странным, горловым смехом, и Дэн посмотрел на нее с удивлением и недоверием – никак рыдает?!
– Какие же они подложные, когда они самые настоящие!
– Вот ты сейчас… о чем говоришь?
– О документах, Дэн! Ты позвонишь?
– Куда звонить-то? Давай телефон, позвоню.
– Нет, – пробормотала Глафира, потянула с соседнего стула свой необыкновенный шарф, и с него вдруг все посыпалось – и куртка, и сумка, и из сумки вывалились какие-то причиндалы.
Глафира нырнула под стол. И Дэн тоже нырнул.
– Я не могу тебе сейчас дать телефон, – продолжала под столом Глафира, запихивая куртку в сумку. – У меня его нет, только дома. Ты сможешь со мной доехать до моего дома и оттуда позвонить? Это неблизко, но я тебя потом отвезу в Москву, куда скажешь!.. Ну хочешь, сюда верну!
Дэн вынул из ее сумки куртку и покидал туда ручки, узенький ежедневник, пакетик с носовыми платками.
– Во-он еще зеркало закатилось, видишь?
Дэн сунул руку под батарею, добыл зеркальце, и они вылезли из-под стола. И уставились друг на друга.
– А… кому звонить-то?
– Я тебе скажу. Одной бабусе.
– Кому-у?
– Бабусе, – Глафира махнула рукой, – бабусе-ягусе. Какая тебе разница?
Он пожал плечами.
– Поедешь?
– Поеду. И можно меня никуда потом не возить, – тут он сделал независимое лицо. – Сам доберусь, не маленький.
– От нас не доберешься, – Глафира так замахала официантке, как будто пыталась с необитаемого острова сигнализировать проходящему мимо пароходу. – Там кругом лес. А в лесу кабаны и лоси. Что ты сидишь?! Вставай, поедем!
– Мы еще не заплатили.
– Давай-давай! Если мы встанем, они быстрее подойдут!
– Не, а что такое-то?! Что за паника-то?
– Да не паника, – ответила Глафира, наматывая на шею свой необыкновенный шарф. – Все теперь зависит от этого звонка. Если я правильно думаю, значит…
– Что значит?
– Значит, я знаю, кто убил моего мужа. Вставай-вставай, поехали!
– Верочка! Ве-ера!
Никакого ответа.
Марина нервничала, и руки у нее были холодные. Она приложила их к щекам. Щеки горели, и от холодных рук на миг стало приятно.
– Вера Васильна!
На зов явился Костенька – как всегда, когда никто его не ждал не звал.
– Мариночка, девочка, – заговорил он с порога, – что такое? Ты звала?
Марина помедлила, продлевая прохладное прикосновение ладоней к огненным щекам, потом медленно отняла руки и медленно повернулась.
– Костенька, – сказала она устало, будто не веря себе, – Костенька, голубчик! Я Веру звала! Что такое, где она может быть? Или в этом доме меня уже никто, никто не слышит?
Муж вдвинулся поглубже, глядя поверх половинчатых очков для чтения, которых он стеснялся. Марина посмотрела ему в лицо, до смешного старческое в этих самых половинках, как у пожилой гориллы – впалые щеки с пролезшей седой щетиной, очень неопрятной, с круговыми морщинами вокруг слабовольного бескровного рта, с сенбернаровскими складками на унылом лобике.
Марина взглянула еще раз и отвернулась – несколько быстрее, чем нужно. Нужно было посмотреть подольше и понежнее, а у нее… не получилось из-за этих проклятых половинчатых очочков и горильих складок морщинистого личика! Костенька, как всякий тонкий мужчина и гаремный персонаж, моментально заподозрил неладное.
– Ты плохо себя чувствуешь? Вон и щечки горят! Может, температура?! – Он обернулся в сторону коридора и прокричал туда, в глубину, нарочно встревоженным голосом: – Вера! Вера, чтоб вас! Градусник
