В супермаркете на Лубянке он купил цветы – громадные желтые хризантемы. Марта любила хризантемы. Они пахли на весь салон странным зимним запахом.
Из-за двери его квартиры слышался приглушенный шум, и он вошел очень осторожно, стараясь не спугнуть этот шум. Он кинул в кресло портфель и как был, в пальто и перчатках, подошел к дверям гостиной и распахнул их.
– Тра-та-та, – пела Марта, лежа спиной на ковре, – тра-та-та, вышла кошка за кота. За кота-котовича, за Иван Петровича!..
Джинсы задрались, обнажив стройные щиколотки, которые Данилов обожал. Каждую ночь он как-то по-новому трогал их, гладил, целовал, дышал на них и клал себе на живот, согревая.
В руках у Марты барахтался Степан Андреич, его сын. Он был розовый, гладкий, толстый, в перепачканном фартуке. Марта то опускала его и бодала лбом чистый крутой лобик, то поднимала на всю длину собственных рук.
Вверх! – мордочка становилась восторженно-испуганной, кулачки сжимались. Вниз! – и Степан Андреич заливался счастливым смехом.
– Вот наш папочка пришел, – не переводя дыхания запела Марта, на тот же мотив, что и про кота- котовича, – вот и папочка пришел!..
Степан Андреич на папочку не обратил никакого внимания.
– Ты хлеба купил?
– Нет, – спохватился Данилов.
– Молодец, – похвалила Марта. – Раздевайся, не разводи тут у нас уличную заразу.
Данилов еще посмотрел на них, потом вернулся в холл и стал стаскивать пальто.
Не было и не могло быть в его жизни ничего лучше, чем возвращение домой.
