действительно сунул блюдечко в шкатулку, когда он был у меня. Я видел, что у Лиды все время раскрывается сумочка и что-то из нее падает, а когда я собрался уходить, она осталась с ним, и он вполне мог положить помаду себе в карман, если помогал ей подбирать все с пола. В его машине валялась кассета, и он сказал, что это концертная запись, но он скорее удавился бы, чем бросил свою запись на пол в машине! Я только никак не мог понять – зачем?! Зачем, да еще так сложно!
– И зачем?
– Он ненавидел меня. Очень сильно. Видишь, какую нагромоздил конструкцию! Ему мало было просто убить меня, ему нужно было, чтобы все вокруг и особенно родители решили, что я ненормальный, истерик, который разбивается на машине или, на худой конец, прыгает с крыши дома, в котором живут его родители!
– С крыши? – переспросила Марта.
– Да. С крыши. Он даже придумал мне галлюцинации – окровавленную рубаху, надписи на зеркале! Он был уверен, что никто не поверит мне, если я стану рассказывать, ведь и так считается, что я не в себе. Он чуть было не добился своего. Когда я увидел эту рубаху, я решил, что мне пришел конец. – Данилов помолчал и добавил: – А кровь была из набора для Хэллоуина! Представляешь?
– А голубая краска? Ты же думал, что это Веник!
– Веник в субботу утром занимался сексом на троих, – объявил Данилов и захохотал, – по объявлению в газете! Он начал в пятницу вечером и утром продолжил.
Марта посмотрела на него и тоже осторожно засмеялась.
– Кстати, краска мне помогла. В тот день, когда у меня на ботинке появилось пятно, я был только дома у Веника и в машине у Тарасова. Еще у тебя, но это не в счет. Если Веник ни при чем, значит, Тарасов.
Они помолчали, и Марта пошевелилась у него в руках.
– Может, хватит на сегодня, Данилов? Ты победил всех врагов, ты молодец, ты справился, а сейчас пойдем, я буду тебя холить, нежить, спать укладывать. Пойдем?
– Как ты думаешь, – спросил Данилов, – родится мальчик или девочка?
– Ну конечно, девочка, – сказала Марта и потянула его за руку, – мальчики бывают у сильных, самоуверенных, волевых мужчин. У тонких натур, вроде тебя, бывают только девочки.
Среди ночи Данилов вдруг проснулся, даже не проснулся, а огромным усилием воли спихнул с себя тяжелый каменный сон.
Было темно и так глухо, как может быть только глубокой зимней ночью. Он полежал, прислушиваясь и не понимая, от чего проснулся. Прошли те времена, когда он мог не спать по целым ночам, курить, думать, рисовать экзотичные домики. Они прошли, и Данилов не жалел о них.
Сон наваливался откуда-то сверху, приятно тяжелый, теплый, похожий на круглый меховой шар, и Данилов улыбнулся, не открывая глаз, предвкушая, как через секунду его закрутит в этот шар – до утра.
До утра далеко. Можно спать, спать, спать...
Шар не долетел до него совсем немного. На этот раз он проснулся потому, что кто-то очень близко пихал его, весьма ощутимо. Он опять открыл глаза и бессмысленно уставился в темноту.
– Поросенок, – невнятно пробормотала рядом сонная Марта, – хрюкает. Твоя очередь.
Ну конечно. Вот отчего он проснулся.
Из распахнутой двери послышалась приглушенная возня, потом мышиный писк и наконец вопль, не слишком громкий, но требовательный.
– Сейчас, сейчас, – забормотал Данилов, скатываясь с кровати. Спросонья он никак не мог попасть ногами в пижамные штаны, брошенные на ковре. Штанины все время закручивались не туда, куда надо, путались между собой, Данилов скакал на одной ноге, напряженно вслушиваясь в темноту.
Вопль повторился – погромче и подлиннее.
Данилов наконец натянул штаны и ринулся в соседнюю комнату, бывшую спальню.
Теперь они с Мартой жили в бывшем кабинете, а бывшую спальню занимал восьмимесячный Степан, которого нежные родители именовали поросенком.
В бывшей спальне горел ночник – желтый месяц, помигивающий хитрым глазом, – шевелились и дрожали нитки «дождя» на невысокой елке, воздушные шары на стенах казались огромными и темными.
Пахло тальком, кремом и его, Данилова, ребенком.
Этот самый ребенок лежал поперек кровати – толстые ножки, обтянутые белой пижамой, торчали между прутьями деревянного заборчика. Одеяло было сбито и возвышалось неровным холмиком. Животом на холмике, головой вниз сын Данилова пытался спать.
– Ты мой хороший, – прошептал Данилов и, подхватив Степана под живот, привычно выдернул одеяло, – разве так спят?
Степан был увесистый – шеи нет, руки и ноги в младенческих перетяжках, живот вперед.
Когда Данилов высвободил из заборчика ножки, уложил как следует толстое тельце и накрыл одеялом, Степан приподнялся на локтях и стал тыкаться мордочкой по углам. Глаз он не открывал, но хмурил лоб и складывал губы – готовился зареветь. Данилов ловко сунул соску в херувимский ротик и тихонько похлопал Степана по спине. Ротик усердно заработал, нос засопел, и через две минуты Степан спал надежно и крепко.
Если повезет, проспит до утра.
Впрочем, подумал Данилов с некоторым удовлетворением, следующая очередь вставать – не его. Он свое «вставание» отработал с блеском.
