– Не знаю, – сказала Марта. Она и вправду не знала. – Вообще-то я уже большая девочка. Можно и замуж сходить.
– Сходи, – согласился Данилов.
Вот это разговор. Всем разговорам разговор. Пойди сходи – и все тут.
– И пойду, – ответила Марта упрямо.
Теперь ей захотелось плакать. Так сильно, что она не успела ничего с собой сделать, чтобы позорно не зареветь. Глаза моментально налились слезами.
Нельзя, чтобы Данилов заметил. Никак нельзя.
Она выскочила из-за стола, оставив его недоумевать, промчалась по коридору и немного постояла у входной двери, сильно и часто моргая. Ей было очень жалко себя и еще больше – ребенка. Неизвестно, почему ей было его жалко, вроде ничего такого не происходило, но тем не менее ей было жалко именно его, такого маленького и непонятного, о существовании которого она еще три дня назад и не подозревала.
Конечно, Данилов не пошел за ней. Он ни за что не поставил бы ее в неудобное положение.
Кретин.
Марта загнала обратно слезы, посмотрелась в высокое узкое зеркало, которое она недавно купила и заставила Данилова повесить, и вернулась в кухню.
– Мне показалось, что у меня сотовый зазвонил, – сказала она Данилову. – Как тебе рыба?
– Очень вкусно, спасибо. – Данилов не любил рыбу, но всегда считал своим долгом всех хвалить и благодарить. На столе перед ним лежала пачка сигарет и одна сигарета – отдельно.
– Можно я закурю? – спросил Данилов. – Или тебе это неприятно?
– Мне приятно, – уверила его Марта, – самое большое счастье в моей жизни, когда ты куришь в моем присутствии.
– Я только хотел узнать, – пробормотал Данилов, – не вредно ли это. Для ребенка...
– Полезно! – бодро откликнулась Марта. – Если мы будем его постепенно приучать, может, он даже родится с бычком во рту.
Он посмотрел на ее узкую прямую спину.
Марта шуровала у плиты, со звоном кидала вилки в посудомоечную машину. Чайник уже вовсю посапывал – когда только она успела его поставить?
Данилову было так грустно, что жить не хотелось.
Почему-то ему никогда не приходило в голову, что рано или поздно так все и случится – очередной Петя, которых на глазах у Данилова сменился десяток, решит, что «женский фактор» в лице Марты ему очень подходит, а Марта решит, что ждать больше нечего, и все закончится.
Она перестанет звонить ему на работу – «просто так».
«Я звоню просто так», – всегда говорила она, когда он спрашивал, какое у нее к нему дело. Перестанет заезжать по вечерам без предупреждения, чего он терпеть не мог. Вернет ему ключи, заберет со стойки свои компакт-диски с блюзами, Леонардом Коэном и полоумным Гариком Сукачевым – Данилов не любил ни блюзов, ни Коэна, что уж говорить о Сукачеве! Перестанет поражать его воображение кулинарными изысками – «Данилов, это греческий салат, но брынзы не было, и я сунула в него пармезан». Перестанет задумчиво клацать длинными ногтями по клавиатуре его компьютера по субботам – «Данилов, у меня экзамены на носу, так что сегодня ты готовишь». Она то и дело сдавала какие-то экзамены.
«Чистая дружба», продолжавшаяся пятнадцать лет, закончилась.
Конечно, некоторое время они будут продолжать созваниваться, и она станет рассказывать ему об очередных Петиных бизнес-затеях, одна другой хуже, потом родится ребенок, похожий на папочку, и Марта будет его растить, а это дело небыстрое, насколько Данилов мог судить, и постепенно все исчезнет само собой.
Изменить ничего нельзя.
Диалектика, закон природы, как формулировал преподаватель истории Ефим Эммануилович по прозвищу Фима Собак.
– Тебе чай или кофе?
Он посмотрел на нее. У него были очень черные, очень печальные, недоумевающие глаза, как у неожиданно заболевшей собаки.
– Кофе, спасибо. Ты бы присела, Мартышка. Я вполне в состоянии сам налить себе кофе.
– А мне? – спросила Марта. – Мне ты в состоянии налить?
Он называл ее Мартышкой примерно раз в пять лет.
Он варил кофе, молчал и один раз так громко вздохнул, что Марта посмотрела на него с удивлением.
Он был в мягком черном джемпере и серых брюках со стрелками – в собственной квартире в девять часов вечера! Темные волосы, синяя от дневной щетины щека – Марта видела только одну его щеку, – длинные ресницы, чистая кожа.
Аристократ. Белая кость, голубая кровь. Или наоборот, что ли? Голубая кость и белая кровь?
Впервые увидев его родителей, Марта моментально почувствовала себя замарашкой, с разгону влетевшей в герцогские покои в погоне за поросенком, сбежавшим с кухни.
«А где вы живете, милая?» – спрашивала его мать, и Марта готова была сгореть со стыда. Следовало отвечать, что она живет в Беверли-Хиллз или, на худой конец, на Монмартре, но так ответить Марта не
