ничего не боюсь.
– Совсем ничего? – жалобно спросила Таня Краснова, знаменитая телеведущая.
– И не надейтесь даже, – ответил Эдуард Абельман, знаменитый пластический хирург.
И положил трубку.
Таня закрыла сотовый и постучала им себя по лбу.
Глебов дочитал до конца, аккуратно сложил всю пачку документов, с которыми работал, немного подумал и широким жестом закинул их себе за спину.
Бумаги с тихим шелестом разлетелись по кабинету.
– Все это не имеет никого смысла, – громко сказал Михаил Алексеевич. – Вообще никакого!.. Зачем я этим занимаюсь?!
Он знал зачем, и от осознания этого ему было страшно.
Он не хотел проблем, особенно таких, на ровном месте, а получалось, что у него проблемы, да еще какие! Проблемы там, где он их вовсе не ждал, и появились они совершенно внезапно!
Он уж и забыл про писателя Грицука и про то, что тот написал некое разоблачительное эссе – или что это было, роман, что ли? – и мнил себя Юлием Цезарем!
А может, Григорием Распутиным, сокрушителем трехсотлетних монархий!
Глебов встал и походил по кабинету, наступая на бумаги.
– Все это чепуха, – повторил он бодро и не поверил себе сам. – Какая-то ерунда просто!..
Дня три назад на его электронную почту пришло послание, адресованное лично ему. Как правило, такого рода послания всегда читал его помощник, отвечал или сразу удалял, на свое усмотрение, в зависимости от их важности. Таких посланий Глебов получал в день штук по сорок и почти никогда их не читал. У него была некоторая склонность к благотворительности и спасению мира, поэтому время от времени, когда совершалось явное беззаконие и несправедливость, он вступал в игру, наказывал виноватых и вызволял из переделок невиновных, и помощник, осведомленный об этой склонности Михаила Алексеевича, иногда предлагал ему на выбор несколько дел как раз из серии спасения мира.
Послание не имело к такого рода делам никакого отношения. Помощник, так и не решив, что с ним сделать, показал его Глебову.
Глебов прочитал и вот уже три дня занимается невесть чем.
Его подзащитного, мэра одного областного города, вот-вот должны отпустить за недоказанностью, а он, Глебов, сидит в кабинете и читает какие-то столетней давности бумаги!..
Из документов, которые Глебову удалось раздобыть, следовало, что все написанное в письме, пришедшем по электронной почте, – правда, а он не мог и не хотел в это верить.
Нужна была проверка, а как ее сделать так, чтобы ни в ком не возбудить подозрений, Глебов пока не знал.
Пожалуй, первый раз за всю свою практику он оказался в таком странном, беспомощном положении.
Находиться в беспомощных положениях он не привык.
Глебов еще походил по кабинету, и это собственное хождение его раздражало. Было в этом что-то от писателя Грицука – нарочитое, как в кино или книге! Человек размышляет и ходит по кабинету, ковер глотает его шаги, стены не пропускают звуков, а далеко внизу шумит весь мир, вернее, его уменьшенная копия, ибо отсюда, с последнего этажа, мир кажется незначительным и мелким!..
На столе пискнул телефон, Глебов посмотрел на него, помедлил, подошел и нажал кнопку.
– Михаил Алексеевич, – сказал селектор голосом секретарши, – Таранов просил напомнить, что вы обещали в среду быть на коллегии.
– Я буду, – пообещал Глебов. – Только распечатайте мне повестку дня, чтобы я был в курсе.
– Хорошо, Михаил Алексеевич. Чермак звонил, когда вы разговаривали по межгороду. Он обещал перезвонить, но не перезванивал. Может, соединить вас с ним сейчас?
– Не нужно, я сам позвоню.
Адвокат Глебов заработал себе имя и репутацию тем, что всегда был осмотрителен и не бежал впереди паровоза. Кроме того, он старался не связываться с людьми, которые выдавали себя не за тех, кем были на самом деле. Глебов предпочитал все знать с самого начала – где может быть подвох, где опасная глубина, а где и скелет в шкафу!.. И вдруг получилось так, что он нарушил все свои заповеди – и не по собственной воле, словно со всего размаху угодил в Гримпенскую трясину, которая на первый взгляд была похожа на безопасную зеленую лужайку.
Случайность?.. Ошибка?.. Или за всем этим стоял некий невидимый режиссер, о существовании которого Глебов не подозревал?
Он еще походил по кабинету.
В конце концов, он мужик, нормальный мужик тридцати пяти лет от роду, и он терпеть не может неопределенных положений! Он даже развелся за три дня – именно потому, что неопределенность положения, в котором он жил последний год перед разводом, замучила его, и он был счастлив, когда все наконец-то закончилось! Жена с восторгом объявила ему, что «уже давно любит другого», и все.
Глебов покосился на бумаги, валявшиеся на полу за креслом.
Это дело посложнее развода. Пожалуй, сложнее всего, с чем ему приходилось сталкиваться.
Он вернулся к столу, переложил на нем папки, потрогал ручки и еще раз напомнил себе, что терпеть не может неопределенных положений.
