заплатить, и дело с концом!
Она сказала это специально, чтобы его задеть, и у нее получилось. Голос его замерз, стал похожим на мартовскую сосульку – острым и шершавым. И еще более сексуальным.
– Я не водитель, Таня! И тружусь совершенно в другой области. Я просто хочу с вами увидеться, а вы почему-то ломаетесь.
– Потому что мне это совсем не ко времени, Эдуард, – искренне сказала она. – Понимаете?
– Понимаю, – согласился он. – Но в жизни никогда и ничего не бывает ко времени. Все наваливается сразу, и почему-то именно тогда, когда мы абсолютно к этому не готовы. Понимаете?
Таня промолчала. Бумажка с именем профессора, который уморил писателя, попалась ей на глаза, и она спросила:
– А вы не знаете такого хирурга, Долгова Дмитрия Евгеньевича?
– Конечно, знаю. Это мой друг.
В Тане моментально проснулись журналистка и телеведущая – обе сразу. И не просто журналистка и телеведущая, а обе на грани провала!
Она была на грани провала – это что-то из кино про разведчика, который забыл пересчитать количество горшков с геранью на окне!..
– Эдик, а вы дадите мне его телефон?
– Зачем? У вас проблемы в той области, которой он занимается?
– А чем он занимается?
– Здрасти! – весело сказал Абельман. – Вы же про него передачу сделали, и не знаете?! Он хирург, и не какой-нибудь, а совершенно замечательный хирург! Он онколог, доктор наук, профессор, и мы с ним учились в одном институте. Да зачем он вам?!
– Как раз из-за передачи. Мне нужно срочно разобраться, что там не так с вашим профессором и писателем. Или меня уволят с работы.
– Ну вот, – удивился Абельман. – Уволят!.. Про писателя я ничего не знаю, а с профессором точно все в порядке! Ну хотите, я вас с ним познакомлю?
– Хочу.
– Ну, тогда вы будете должны мне два вечера. За ресторан, в котором я сидел, как дурак, и за Долгова.
Таня вдруг засмеялась. Настроение стремительно улучшалось, и дождь ни с того ни с сего перестал.
Тяжелые капли, падавшие с клена, бухались о жестяной подоконник с сочным, летним звуком. Машины сияли вымытыми крышами под вечерним солнцем. Башня на той стороне улицы Академика Королева проявилась вдруг в полный рост, и никакой крокодил не откусывал ей голову!..
– Татьяна?.. Вы сейчас прикидываете, послать меня сразу или после того, как я дам вам телефон Долгова?..
Таня Краснова оттолкнулась ногами и сделала в кресле полный оборот. Сначала перед глазами у нее был пустой кабинет, где на полу лежали стопки видеокассет, которые никуда не помещались, потом белая стена, а потом опять кабинет.
– У меня есть сын, ему пятнадцать лет, – сказала она и схватилась рукой за стол, чтобы больше не крутиться. Кресло остановилось. – Еще есть мужчина. У меня с ним любовь до гроба, Эдик.
– Любовь – чувство, достойное уважения, – выдал Абельман, помолчав.
– При нем нельзя ругаться матом, потому что он считает, что женщина не должна материться и курить. У нас в доме не курят, Эдик! Еще он считает, что лучше всего я выгляжу в юбках и что мне нужно отрастить волосы. Да, и еще я должна спать в пижаме или ночной рубашке, потому что голой спать неприлично.
Вот тут она его по-настоящему смутила, этого самоуверенного хирурга с голосом из французского кино пятидесятых.
– Почему?
– Что – почему? Почему неприлично спать голой?
– Нет, – произнес он с некоторым усилием, которое доставило ей первобытную женскую радость. – Почему вы должны отрастить волосы?.. Вы, по-моему, и так отлично выглядите. В смысле, без волос.
У Тани на самом деле была очень короткая стрижка, почти ежик. Короткий темный ежик на голове и договор с Первым каналом, что она не может на свое усмотрение менять длину и цвет волос, а также стиль одежды. А что поделаешь – звезда!..
– Мужчина моей жизни считает, что у женщины должны быть длинные прекрасные волосы. Лучше всего белые.
– Эк вас угораздило, – сказал Абельман с сочувствием.
– Вот угораздило.
– А, собственно, зачем вы мне все это излагаете? Мне нет никакого дела до мужчины вашей жизни! Все равно мне придется вас у него отбить.
Таня взялась рукой за лоб.
– Я хочу вас напугать, – сказала она искренне. – Я – человек с проблемами.
– Не бывает людей без проблем, – возразил Абельман. – Особенно если они чего-то стоят! И потом, я
