Секретарша с телевидения, которая равнодушным голосом спросила, будет ли Самгина сдавать зачетную работу. Максим сказал, что она в больнице и неизвестно, выживет ли.
– То есть Самгина у нас не сдает, – уточнила секретарша, а Максим подтвердил, что нет, не сдает.
А больше никто не звонил, и все номера он помнил наизусть.
Номер, определившийся в окошке, был незнакомым.
– Да, – сказал Максим Вавилов.
– Катерина? – спросили в трубке.
– Нет, я не Катерина.
– Катерина, – продолжали в трубке вежливо, – мы хотели бы побеседовать с вами по очень серьезному вопросу. Вы говорите по-английски?
– Я Маша, – ответил Максим Вавилов. – И я не говорю по-английски.
В телефоне помолчали, а потом быстро положили трубку.
Максим подумал и быстро перезвонил своим, чтобы «пробили» номер, и через полчаса ему сообщили, что номера, определившегося в Катином телефоне, не существует.
– Таких у нас нет вообще, – сообщил ему Леха-компьютерщик. – Это какой-то китайский или монгольский. Где ты его взял-то?
Максим поблагодарил и повесил трубку.
– Вот так номер, – сказал он сам себе задумчиво и пошел искать диван, на котором спала Катя Самгина.
У него в доме просто пропасть диванов!..
Пока разговаривали о погоде и о том, что булка нынче очень свежа, – Марья Максимовна как раз успела в булочную к тому моменту, когда хлеб разгружали, и она взяла самая первая, потому что не любит, когда хлеб долго лежит, мало кто его трогает! – все было ничего.
Надежда, повинуясь ее приказанию, отрезала себе ломоть свежей «булки» – так в Питере почему-то испокон веку называют белый батон – и положила на него кусок желтого холодного масла. Марья Максимовна велела еще сверху положить варенья из черной смородины, и Надежда положила и варенья.
Кофейный аромат был упоителен, шторы раздвинуты, в плотных солнечных лучах неторопливо танцевали пылинки, и огонь спиртовки почти пропадал в неистовом сиянии солнца.
– Повезло нам с августом, – строго сказала Марья Максимовна. – Такой нечасто выпадает. Обычно в августе уже дожди и пахнет осенью.
Надежда согласно промычала что-то. Она ела свой королевский бутерброд, и по подбородку, кажется, уже потекло варенье, как в детстве.
– Сейчас будет кофе, – заявила хозяйка и заглянула под серебряную крышку.
Несмотря на тепло и жарившее солнце, она была в шали. У нее имелось несколько шалей, и Надежда никогда не видела ее просто в платье. Почему-то соседке нравились эти шали, делавшие ее похожей на актрису Гоголеву в роли «пиковой дамы».
– Расскажите же мне, в чем дело, – сказала Марья Максимовна, когда кофе был разлит и состоялась церемония вдыхания аромата.
Вернее, они даже не вдыхали, а внимали аромату, поднимавшемуся от крошечных турецких чашечек.
Покойный муж Марьи Максимовны, кажется, был дипломатом, всю жизнь прослужившим на Ближнем Востоке, как и покойный Надеждин дедушка. В этом доме были турецкие чашки, странной формы джезвы и даже ковер ручной работы, которым Марья Максимовна очень гордилась.
– Что случилось? Где Павел? Вы что-то такое мне наврали про то, что он в командировке, но я же понимаю, что это неправда! Кто этот человек, с которым вы на днях пришли домой? И что вообще происходит?
Надежда вздохнула, утерла подбородок, облизнула измазанный вареньем палец, отпила из чашки маленький глоточек огненного и очень сладкого кофе и заревела.
– Хватит реветь! – приказала Марья Максимовна строго. – У меня мало времени!
И Надежда все ей рассказала – о том, что муж ушел и с тех пор даже не позвонил ни разу, а когда позвонила она сама, не стал с ней разговаривать!.. О том, что в отеле у них событие, приезжает иностранный президент, а она оказалась в опале, потому что главный по безопасности, тот самый, с которым она приходила, уверился в том, что у нее нестабильная психика!
– А как он попал к вам в дом? – требовательно спросила хозяйка, подавая ей салфетку, твердую, переливающуюся от крахмала. – Зачем вы его привели?!
– Он… он сам пришел, – провсхлипывала Надежда. – У меня возле Адмиралтейства сумку отобрали, а он вернул! Он грабителей догнал и вернул мне сумку, ну и привез меня, потому что я упала и юбку порвала. А в порванной юбке идти было… неприлично.
– Час от часу не легче! – воскликнула Марья Максимовна и откинулась на спинку кресла. – Еще и сумку отобрали! И при чем здесь ваша психика?
– Ах, ну как при чем, Марья Максимовна! Мы пришли в мою квартиру, а на столе вещи Павла, все изорванные, изрезанные, свалены в кучу. И фотографии, порванные, да еще и… обгоревшие, обуглившиеся, ужас! – Она закрыла глаза, потому что вспоминать было жутко. – И он решил, что это я сделала, понимаете? Что это я порезала вещи и пожгла фотографии!
