– А кто именно вас не пустил?
– Как кто? Первый заместитель, Якушев Сергей Ильич.
– Якушев вас не пустил потому, что ему скандалы в крае не ко времени, – нетерпеливо сказала Инна. – Кроме того, с Мухиным он сто лет дружил. Вряд ли бы он согласился, чтобы сейчас вы начали ковыряться в его шкафах, бумагах, письмах! Найдете какие-нибудь незаконные сделки, деньги или что там еще… Такого добра у каждого губернатора навалом.
Глеб быстро взглянул на нее, как полоснул ножом, и спрятал нож обратно в ножны.
– Я, Инна Васильевна, вас хорошо знаю, и знаю, что нашу работу вы уважаете, потому и не обижаюсь.
– Да. Ты не обижайся, Глеб. Ты лучше мне помоги.
– Да все, что хотите, Инна Васильевна!
– Попробуй узнать, кто такая эта Маша Мурзина, которая утопилась. Может, у вас в архивах есть что-то. Может, не о ней самой, а о ее семье.
Глеб удивился так, что у него даже брови зашевелились.
– А… зачем вам семья Маши Мурзиной?
Инна холодно на него посмотрела.
– Затем, что губернаторская вдова вспомнила о ней в день похорон своего мужа. Странно, что вообще вспомнила, Катя сказала, что прошло… сколько?..
– Двадцать лет.
– Двадцать лет. Ты помнишь, что было двадцать лет назад?
Глеб развеселился и пожал плечами. Норвежские узоры толстого свитера шевельнулись и пошли складками.
– В Девятом управлении служил. Анатолий Васильевич тогда еще первым секретарем не был. Его вроде в восемьдесят четвертом назначили, да?
– Не назначили, – поправила Инна, – это называлось – выбрали на заседании пленума.
– Помню, как за молоком ездил, – вдруг радостно сказал Глеб. – В Белоярске его не было, так я на мотоцикле в деревню ездил, верст за сорок. Сорок да сорок – восемьдесят. Туда ехал с ветерком. А обратно… с бидоном.
Они помолчали, вспоминая каждый свое – кто бидон с молоком, кто драку с соседскими мальчишками из-за собаки, которую они обижали, а Инна с ходу ввязалась в бой. До сих пор в безупречных – своих, а не американских! – зубах остался крохотный изъян. Зуб, почти выбитый прямым ударом, был будто чуть-чуть повернут. Правда, дралась она раньше, чем двадцать лет назад.
– Вряд ли, конечно, что-то есть, – задумчиво проговорила Инна. – Хоть бы узнать, из-за чего она утопилась.
– Если она есть в картотеке, узнаем, – пообещал Глеб.
– И про этого мужа. Геннадий Зосимов, если я не ошибаюсь. Только он питерский, а не местный.
Глеб улыбнулся и поболтал в кружке остатки кофе.
– Да ладно, Инна Васильевна. Какое это значение имеет – питерский или хоть… южнокорейский. Картотека на всех одна.
Инна посмотрела на него и тоже улыбнулась.
– Ты кто теперь, Глебушка? – неожиданно спросила она.
– Майор.
– Это хорошо?
Он опять пожал плечами в норвежском узоре.
– Нормально пока. А там поглядим.
Они помолчали.
– Вы меня простите, Инна Васильевна, что я ее к вам…
– Да ладно тебе, Глеб! Что ты опять затянул!.. Все уже сделано.
– Вы ее… – он посмотрел на Инну словно оценивающе, – вы ее не прогоняйте, хорошо? Куда она пойдет, когда ей еще мать хоронить! Да еще за ней правда кто-то шел, я сам видел, а у меня галлюцинаций не бывает.
Инна рассердилась:
– Глеб, я не собираюсь никого прогонять. Ты не хлопочи понапрасну, тоже мне, мать Тереза!.. Ты лучше найди нам хоть что-нибудь, похожее на факты.
Он поднялся, и ей пришлось закинуть голову так, что затылок уперся в стену.
– Тогда я поеду, пожалуй. Вы… дверь за мной заприте.
Инна заперла за ним дверь, погасила свет на крыльце и некоторое время смотрела на снег, казавшийся голубым под огромной, холодной, страшной сибирской луной.
Где-то далеко в тайге за Енисеем под этой же самой луной худой и жилистый волк прячет нос в замерзшие лапы.
