нем никто вообще ничего не знает.
Хочется до смерти. До смерти.
Утром, еще до ее отъезда на работу, позвонил Якушев и напомнил, что праздник для народа – затея очень важная и чтоб Инна не тянула.
– Я не тяну, Сергей Ильич. Я занимаюсь этим вопросом.
– Тем более у нас, сама видишь, беда за бедой. Люба вот тоже…
– Подробностей никаких нет?
– Да какие там подробности! – с досадой сказал Якушев. – Нету Любы, ушла за Толей. Не пережила. Слыхала песню «Лебединая верность»?
Инна промолчала. Песню она слыхала, конечно.
Естественно, Якушев не может обсуждать с ней подробности, но он должен был дать ей понять: что бы там ни случилось, есть официальная версия, и все мы – и ты, и я – станем этой версии придерживаться, как бы она ни была смешна или неправдоподобна.
А он сказал – песня «Лебединая верность»!
– Так что ты поактивней, поактивней, Инна Васильевна!.. Да, и молодец, что так ловко Ястребова обвела. Вчера смотрел, смотрел. Понравилось.
Инна ждала, что сейчас он скажет хоть что-нибудь про «команду», про будущие большие дела, про то, что Иннин профессионализм пригодится на выборах, но опять Якушев ничего такого не сказал, только еще раз повторил, что она «молодец», и повесил трубку.
…Зачем звонил?
Странно, странно.
Аделаида на кухне напевала про дождливый день и оленя, который проскакал по городу. Баррикаду Инна благополучно разобрала до ее прихода, но обувную стойку все же поставила как-то не так, потому что Аделаида тотчас же заметила, что «у нас тут непорядок».
Так как по своему обыкновению она созывала кошек к завтраку ненавистным для них «кысь-кысь- кысь!», обе кошки, состроив независимые физиономии, сидели в холле по разные стороны кисельной розы. Кати не было слышно.
Инна решилась зайти к ней перед самым приездом Осипа.
Она не спала. Лежала, до шеи укрывшись одеялами, и смотрела в потолок.
– Доброе утро, – отчетливо проговорила она, не поворачивая головы. – Спасибо вам большое. Я, наверное, доставляю вам много хлопот.
Инна придвинула к дивану кресло, села на него и посмотрела на губернаторскую дочь. Лоб ее был очень белым, под глазами синева, на висках желтизна.
– Катя, послушайте меня. Вам пока лучше не выходить из дома. Побудьте здесь.
– Я не могу. Там мама. Надо все устраивать.
– Катя, там и без вас все устроят. Хотя бы до вечера побудьте здесь.
– Я не могу. Из-за мамы.
– Я все равно вас запру, – заявила Инна спокойно. – А на окнах решетки.
Катя повернула голову и посмотрела на нее.
Инне показалось, что безмятежного вчерашнего безумия в ее глазах больше нет, осталась лишь вся тоска, что только есть на белом свете. Как она там поместилась?..
– Митьку надо найти, – с трудом выговорила Катя. – Сказать про маму. Он не знает, наверно.
Инна была уверена, что, даже если Митю найдут и скажут, что его мать умерла, он ничего не поймет.
– Все-таки я, наверное, пойду, Инна Васильна.
– Никуда вы не пойдете, – жестко сказала Инна. – Или вы хотите к вечеру стать третьим в вашей семье трупом?
Она умела быть жесткой, непреклонной, несгибаемой – когда это требовалось. Она была в сто раз сильнее Кати Мухиной и была уверена, что сумеет Катю остановить.
– Так что до вечера вы точно останетесь здесь. Горничная сейчас уйдет, я попрошу ее, чтобы она долго не возилась. Завтрак вам мы оставим. Вечером приедет Глеб, и мы что-нибудь придумаем.
– Глеб – это тот, кто вчера меня нашел?
– Вы сами его нашли.
– Он правда был начальником папиной охраны?
Инна удивилась:
– Неужели вы не помните?
Катя улыбнулась:
– Почти… нет. Мне кажется, что если и помню, то только чуть-чуть. Но все равно мне нельзя оставаться здесь. Меня искать, наверное, будут. Мой… муж вчера прилетел.
