Гаврила Романович мне сказал, что он к тебе заходил. Смотри. Нотариус вряд ли раззвонил всей Москве, что сегодня состоится историческая читка завещания гражданки Огус. Макс – если отбросить предположение, что преступник – он, – в Москве вообще никого не знает. Я точно ни с кем это не обсуждал. Значит, остаешься ты. Макс мне потом сказал, что вы разговаривали, вешали картину и никто не заходил, кроме соседа, и телефон не звонил. Вывод… какой?
– Какой?
– Что ты поделилась с соседом. Просто так. Он милый и участливый человек, а ты замученная горем сирота. Он моментально позвонил Добромиру и компании. Когда мы приехали к нотариусу, там – оп-ля! – уже сидели готовенькие юристы из «Радости». Я все никак не мог понять, откуда они узнали, что именно сегодня, и именно в три часа, и у Грубина, а потом понял! О времени ты ему сама сказала, а о Грубине он знал из записки, которую Лизавета оставила вахтеру. Интеллигентнейший Гаврила Романович ее попросту спер со стола дедка. Но завещание, черт его побери, оказалось совсем не таким, как ожидалось! Лизавета всех обхитрила. Когда счастье было уже так близко, так возможно, прямо посреди дороги вдруг очутился я!
Архипов поднялся, пошуровал в холодильнике и достал пузатую зеленую бутылку с французской минеральной водой.
– Хочешь?
– Хочу.
Он налил ей в стакан, а сам попил прямо из горла. Холодная вода драла глотку, как наждак.
– Гаврила Романович нашел Добромира сам, когда супруги узнали о Ватто.
– Откуда узнали?
– Из дневника Огуса, который стащила Елена Тихоновна, когда приходила делать уколы. …И предложил комбинацию – полоумная старуха без наследников. Приемная дочь не в счет. А если станет возникать, это проблемы Гаврилы Романовича. Старуха помирает и оставляет квартиру «Пути к радости», а Добромир в обмен отдает Гавриле Романовичу, великому комбинатору, всего три картины. Картины никакой ценности не представляют. Просто так, рисунки старого друга или что он там придумал… А чтобы не было подозрительно, попросил десять тысяч долларов на старость. Отличный план. Добромир начинает обхаживать Лизавету, а Гаврила Романович наступает с другого направления. Елена Тихоновна набивается постоянно делать уколы. Носит Лизавете книжки. Детективы, романчики любовные, прочую ерунду. Наконец под большим секретом она приносит книгу «о таинствах». Лизавета вполне подготовлена Добромиром, и вообще она со странностями. Всякие тайны, ритуалы, черные силы ей страшно нравятся. Гаврила Романович, кстати, тонкий психолог.
– Это точно, – пробормотала Маша, маясь над своим стаканом с минеральной водой.
– Потом, в точности по книге, является нож. Ну, круг и колебание материи Лизавета сама изобрела. Впрочем, колебания там, по-моему, описывались. Но колебания придумал не Гаврила Романович, а строители с отбойным молотком.
– А зачем он… подсунул ей нож?
– Я думаю, что подсунула его Елена Тихоновна, а не он. И опять все совпадает. Говорю же, что я кретин. Кто был вхож в дом? Никто. Никаких сектантов, пока она была жива, в квартире сроду не водилось! Значит, или ты, или Елена Тихоновна, или Гурий Матвеевич, который всем таскает журналы. Скорее Елена Тихоновна, потому что наш вахтер вряд ли сидел у Лизаветы в спальне.
– Но… зачем?! Зачем нож?
– Затем, чтобы она готовилась к смерти и знала, что скоро непременно умрет. Чтобы с завещанием не тянула. Гаврила Романович уверен, что завещание будет в пользу Добромира.
– То, что ты говоришь, ужасно.
– Ужасно, – согласился Архипов. – Кроме того, затем, чтобы она всем раззвонила про нож, затмение небес и кровавый дождь. Чтобы все в очередной раз убедились, что она ненормальная, и не удивлялись бы ничему – например, завещанию в пользу секты. Кстати, она всем и раззвонила. Мне, например. И я тогда подумал, что она совершенно полоумная!
– А… второй нож зачем?
– Для тебя! А цель все та же – напугать и заставить верить в собственную смерть, которая вот-вот нагрянет. Он Лизавету на лестнице напугал, чтобы она уж окончательно убедилась. И тебя он тоже пугал. И еще он понимал, что, если что-то пойдет не так и где-то всплывет этот нож, подозрение первым делом падет на секту, а никак не на него, здравомыслящего и вменяемого соседа! Он тебя навещал, он знал, что ты не в спальне спишь, а на диване в гостиной. Правильно?
– Да, – согласилась Маша. – Правильно.
– И тут вдруг грянуло завещание Лизаветы, и в дело оказался замешан я! Добромир продолжал гнуть свое – ему нужна квартира, а ты его еще послала с его… нежными чувствами. Он взбеленился, конечно, хоть и «просветленный и посвященный». А Гаврила Романович запаниковал. И напрасно.
– Почему?
– Потому что Маслов Евгений Иванович оказался умнее Добромира. Я думаю, что ему сразу показалось странным, что это старичок так хлопочет, чтобы «Путь к радости» получил Лизаветину квартиру! И зачем ему три картины покойного Огуса? Он навел справки и выяснил, что Огус был известный искусствовед и картин никогда не писал, а Гаврила Романович в прошлом страстный коллекционер живописи. Он сложил два и два, понял, что картины скорее всего вовсе не Огуса, а кого-то известного или даже знаменитого, и предложил Гавриле Романовичу «поделиться». Может, припугнул, что все расскажет Добромиру и тогда Гавриле вовсе ничего не видать.
– И Гаврила Романович его… убил?
– Убил, Машка. Они встретились в Лизаветиной квартире, Евгений Иванович расположился, чтобы как следует изучить эти самые картины. Скорее всего Гаврила Романович стоял на своем – картины кисти старого друга и ничего собой не представляют. Маслов ничего не боялся, он и подумать не мог, что речь идет о миллионах! Наш пенсионер добыл из-под дивана нож и… всадил ему между ребер. И смылся – ждать развития ситуации. Картины он забрать не мог. В убийстве должны были обвинить тебя, а если бы из квартиры пропали картины, то получилось бы, что их кто-то украл, тебе же не было смысла красть у себя, значит, убила не ты, а кто-то третий! А он не мог привлекать внимание к этим чертовым картинам.
