Гурий Матвеевич его веселья не принял, посмотрел осуждающе.
– Гурий Матвеевич, – спросил Архипов неожиданно, – а когда Лизавета Григорьевна просила вас позвонить нотариусу, она только телефон вам оставила?
– Все, все оставила, и телефон, и адрес, и как зовут. Знаю, мол, память стариковская, сама старуха.
Архипов навострил уши – бумажка с адресом нотариуса?!
– А где она теперь, та бумажка?
– Пропала, – радостно заявил дедок. – Украдена, исчезла!
Архипов смотрел на него во все глаза и вдруг решил, что нужно сменить тему.
– Вы не помните, третьего дня окно в подъезде было открыто или закрыто?
– Окно? – неуверенно переспросил старик и заморгал, как будто Архипов внезапно хлопнул его по лбу газетой. – Какое такое окно?
– Да вот это, – Архипов показал рукой, и Тинто Брасс переступил, звякнув цепью. Ему надоело стоять в подъезде.
– Ах, это! – воскликнул Гурий Матвеевич. – Это окно!
– Ну да. Это.
– Конечно, Владимир Петрович, это окно, разумеется, как всегда… – Тут он внезапно остановился и посмотрел сначала на Архипова, а потом на окно.
– Разумеется, как всегда… – повторил он неуверенно.
– Что?
– Забыл, Владимир Петрович! Открывал – помню, а вот закрывал или нет… А что? Вас сквознячок обеспокоил?
Народная мудрость номер семь гласила – умей вовремя остановиться. В любом случае: когда препираешься с гаишником, когда расхваливаешь свою фирму клиенту, когда расспрашиваешь подъездного дедка.
Архипов остановился.
– Мне нужно домой, – сообщил он Гурию Матвеевичу, – извините меня.
– А как же с квартирой? – вслед ему закричал дедок. – Теперь и вправду вы хозяин, Владимир Петрович?!
– Я, я, Гурий Матвеевич, – признался Архипов уже из лифта, – я хозяин, я же и барин!
– А как же Маша?
Лифт грохнул дверьми, повез Архипова на шестой этаж, последнего вопроса он вполне мог и не услышать, хотя этот самый вопрос – как же Маша? – не давал ему покоя.
Как, черт возьми, Маша? Где, черт возьми, Маша? Что, черт возьми, с ней происходит, с этой самой Машей?!
Архипов вышел на свою площадку, подождал, пока лифт закроет двери, и некоторое время прислушивался.
Все было тихо – последний этаж, две квартиры, сюда мало кто поднимался «просто так», без дела.
– Ну что? – спросил Архипов у Тинто Брасса. – Пошли?
Тинто выразился в том смысле, что, может, не надо, может, лучше домой пойдем, но Архипов уже открывал замки.
В квартире было сумеречно от дождя, который так и шел со вчерашнего дня – накликала Лизавета! И – то ли оттого, что хозяйка умерла и стены знали об этом, то ли оттого, что Маша, отправляясь на дежурство в больницу, законопатила все форточки, – пахло, как в дачном чулане, как пахнет кладбище старых вещей, которые умерли, никому и никогда уже не будут нужны.
– Тинто! – громко позвал Архипов – просто затем, чтобы что-нибудь сказать и именно громко. – Стой у двери и жди меня. Понял?
Мастиф в ответ зарычал, и Архипов подскочил, как ужаленный ядовитой змеей, попятился и стал оглядываться, опасаясь, что сейчас вновь увидит нелепейшие одежды, раскрашенное лицо, и это будет означать только одно – он сошел с ума.
Ничего не было – ни одежд, ни лица, только безжизненные стены и зеркало, в котором на миг отразилось его собственное, пожелтевшее от страха лицо.
Тинто Брасс снова зарычал и вытянул вперед напряженную шею.
– Что, Тинто? Что ты рычишь?
«Нет, – пронеслось в голове, – на Лизавету он рычал по-другому.
Он не мог рычать на Лизавету, – строго сказал себе Архипов. – Она умерла, и Тинто не мог на нее рычать. Мне все это показалось».
Рычание вдруг переросло в тонкий скулеж, который опять перешел в рычание.
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Архипов и положил руку на загривок своей собаки. Загривок был складчатый и напружиненный.
Впереди только длинный коридор и двери – налево и направо.
