– Маша, я принял решение, – сказал он высокомерно, потому что плохо представлял себе, что именно должен говорить. О родстве душ?.. О единении целей?.. О том, что он нечто такое осознал и понял?.. – Я принял его уже давно, и с тех пор… с тех пор… Короче, когда мы с тобой поцеловались в том гребаном доме… То есть когда я тебя поцеловал в том самом доме…
– Да? – заинтересованно и безмятежно спросила Маша Вепренцева, видимо, решившая играть по каким-то своим правилам. – Что?..
У него опыт, черт возьми!
Он был дважды женат, ведь как-то он объяснялся тогда со своими будущими женами, и даже с успехом, раз они все-таки соглашались выйти за него замуж!.. Только… как? Как?!
Он не мог вспомнить, а Маша, черт бы ее побрал, ничем ему не помогала, и он точно не мог сказать, что это – часть хитроумной женской игры, эпизод в ее сценарии или она и вправду ничего не понимает?!
– У тебя дети, – объявил Родионов, мрачнея с каждой секундой. – Мальчик и…
– Мальчик, – подсказала Маша. – Это из кино.
– Какое, к черту, кино?! – возмутился Дмитрий Андреевич. – Ну что такое, а?
– А что такое?
Он, перестав обдирать фиалку, сел на подоконник и скрестил руки на груди. Из романтического объяснения ничего не выходило.
– Ты ничего не понимаешь, да? – спросил он язвительно. – Ничего-ничего? Или тебе нравится, как я тут извиваюсь, словно червяк, перед тобой?
– Вы… извиваетесь?
– Маша!
Она подошла и стала рядом, так что рукав его рубахи касался рукава ее пиджака, и принялась рассматривать его близко-близко.
Раньше она никогда не подходила так близко, только тогда, в том сумасшедшем доме на диване зеленой кожи, они были рядом, но это не в счет…
Не в счет. Не в счет. Сердце стучало, отбивая простые слоги.
Он знал: для того чтобы успокоиться, надо медленно думать, и он стал медленно думать о том, что он скажет ей, как важно, что она рядом с ним, как ему хорошо работается, когда он точно знает, что она за стенкой или на кухне, варит ему кофе или когда она с таким умным и деловым видом составляет его расписание, а потом теряет записную книжку и бегает по всему дому и ищет ее. И еще он должен сказать, что тогда, на море, он только и делал, что смотрел на нее, и это было не слишком весело, потому что, насмотревшись, он плохо спал по ночам, и то, что ему при этом снилось, даже в роман нельзя вписать в качестве чьей-то больной фантазии – обвинят в распространении непристойных текстов, и будет скандал, то-то Марков порадуется!.. Он никогда не признавался ей в этом и был уверен, что так и не признается – зачем?! Все и так хорошо, отлично просто – она рядом и никуда не денется, и он завладел ею, ее временем, ее мыслями, ее умом и душой, а тело… ну, телом-то вовсе не обязательно, тел можно найти сколько угодно, он и так прекрасно обойдется, ему сложностей не надо, «равнодушный» он…
Он медленно думал все эти думы, и это совершенно не помогало, потому что Маша стояла рядом и молчала, а он отлично понимал, что все эти мысли – вранье.
Вранье.
Слова церковного обещания быть вместе «телом и душой» всегда представлялись ему надуманными, слишком уж поучительными, слишком… прямолинейными какими-то. Он никогда и ни с кем не был вместе… душой, с телом получалось значительно проще.
Он понятия не имел, что будет, если соединить все. Взрыв? Смерч? Электрическая дуга в три тысячи вольт?..
Зато он точно знал, что все это будет сложно. Так сложно, как никогда, и сложно будет долго, всегда!..
Он не отделается от нее, а Маша не отделается от него, и он станет переживать, если вдруг случайно ее обидит, и ходить за ней, и просить у нее прощения, и маяться, если прощения получить не удастся, хоть ему вовсе не хочется ничего этого делать! Он станет есть сваренные ею макароны, смотреть с ней кино, возить в школу ее детей, поздравлять с днем рождения ее мать – даже если вместо всего этого им планировались другие, гораздо более увлекательные занятия.
Он убьет ее, если она будет ему изменять, – вот просто убьет и все тут, и наплевать ему, что все это дикость и варварство, и вообще он нынче отлично понимает Отелло, венецианского мавра, а всегда думал, что это выдумки, желание «подпустить трагизма»!
И ничего этого ему вовсе не хочется, но по-другому нельзя, по-другому не получается, потому что, собственно, это и есть жизнь. А все остальное – капризы, качание ногой, дорогая машина, дорогая барышня, красное вино, неорганизованность, и «Я опять потерял рукопись!», и еще «Я никуда не годный писатель!», и еще так: «Мне не дают работать!» – вот все это вовсе не жизнь, а роман. Роман из жизни вальяжного гения, которых не существует в природе, которых придумывают писатели и сценаристы!..
Дмитрий Родионов взял свою секретаршу за локти, притянул к себе, так что ее грудь оказалась прижатой к его груди, и кровь вдруг ударила ему в голову.
На самом деле ударила. Как будто кулаком в висок. Пришлось сцепить зубы и подышать немножко.
– Я не хочу без тебя, – сказал Родионов, отдышавшись. – Я хочу с тобой. И тебя.
Она откинула голову и посмотрела ему в лицо.
– А… это возможно? Мы так давно вместе, и вы никогда ничего не хотели, а я… мне всегда так трудно было, особенно когда у вас свидание! Мне казалось, что я умру, если вы утром не приедете, а останетесь там. Но вы всегда приезжали.
