Бывал Тимофей в этом самом Датском королевстве, и к русалке его зачем-то водили – это у них вроде как национальное достояние такое – баба с рыбьим хвостом на камне. Страна как страна, ничего особенного там последние триста лет, по мнению Тимофея, не происходило, и что там могло быть не в порядке – неизвестно.
Жена его Катерина ужасно веселилась и говорила: «Тимыч, ты са мый дикий человек на свете. Это же произведение великого Вильяма нашего Шекспира», – но он все равно не понимал.
Тимофей Кольцов плохо знал главу своей юридической службы, хотя тот работал в компании лет… шесть, наверное. По нынешним временам срок просто гигантский. Конечно, он был посвящен во многие, скажем так, неофициальные стороны Тимофеева бизнеса. Полностью Кольцов не доверял никому, не доверял он и Шубину. Больше того, к его показному аристократизму приземленный и необразованный Тимофей Ильич относился с настороженной неприязнью, но все же до сегодняшнего дня он был совершенно уверен, что Шубин – последний человек в его империи, который бу дет строить против шефа какие-то козни. Это противоречило здравому смыслу. Репутация юриста не просто красивые слова. Это его хлеб с маслом. Потеряешь репутацию – все, считай, ты кончился. Можешь смело осваивать профессию зубного техника или специалиста по разведению ранних овощей.
«Выходит, ошибся, Тимофей Ильич? Выходит, неправильно ты считал…»
– Тимофей Ильич, Шубин Егор Степанович, – тихо доложила секретарша. Тимофей кивнул, как будто она могла его видеть, и она, как всегда, поняла все правильно.
Шубин был бледен до зелени.
«Трусишь? – подумал Тимофей с неприязнью. – Правильно делаешь, что трусишь».
– Садитесь, Егор Степанович, – предложил Кольцов. – Может, вы мне объясните, что за дела описаны в статье «Закон есть закон», которую сегодня напечатала газета… – Он наклонился, рассматривая название газеты, которое позабыл.
– «Время, вперед!», – подсказал Шубин. Голос у него был совершенно спокойный.
– Да, – согласился Тимофей Ильич вяло, – «Время, вперед!». И имейте в виду, Егор Степанович, если даже десятая часть того, что там написано, – правда, вам лучше немедленно встать, ближайшим рейсом улететь на Соловки и постричься в монахи. Если же там хотя бы половина правды, то постригаться в монахи вам уже поздно.
– Тимофей Ильич…
– Я никогда не угрожаю, – перебил его Кольцов и улыбнулся. – Я просто обещаю…
Егор дошел до двери в свою приемную и секунду постоял, взявшись за начищенную до блеска медную ручку. Он брался за нее тысячу раз, никогда не обращая на это внимания, а сегодня, почувствовав ладонью ее гладкие, полированные завитки, он почему-то отчетливо понял, что все: его жизнь кончилась.
Он не думал об этом, пока читал эту гадкую статью – целый разворот! – в утренней газете, он не думал об этом, когда позвонили из приемной шефа и попросили срочно вернуться на Ильинку, не думал, подрезая все подряд машины на Садовом кольце. Почему-то он был совершенно уверен, что, как только он скажет шефу, что все это неправда, тот вздохнет с облегчением, пожурит, что Егор был неосторожен с прессой, и отправит работать. Ну, может, поорет немного.
И еще Егор Шубин был уверен в том, что его многолетнее, верой и правдой, служение шефу и родной компании, его безграничная компетентность и гранитная, многажды подтвержденная преданность не могут в одну секунду потерять всякое значение. Идиот. Придурок.
Он открыл дверь собственной приемной, и обе его секретарши в испуге порскнули в разные стороны, так что даже упала и покатилась по иранскому ковру стильная подставка для карандашей. На столе была раскинута проклятая газета, которую они, видимо, только что обсуждали.
Все уже всё знали, и это было невыносимо. Раньше Егор Шубин и не подозревал, что это так тяжело – чужое любопытство, смешанное с осуждением, злорадством и еще чем-то радостным вроде «и ты туда же, голубчик!».
Он почти не мог дышать, и ему страшно было даже подумать о том, как он выглядит со стороны. Следом за ним в приемную вошел один из охранников шефа, который ходил за ним по пятам, как караульный за арестантом. Впрочем, почему – как?
Егор Шубин уже почти арестант, а этот безразличный парень с водянистыми, невыразительными глазами и есть караульный.
– Доброе утро, – сказал Егор сухо и смутно удивился тому, что еще может говорить. – Мне нужно забрать свои веши.
Секретарши смотрели на него, как бандерлоги на удава Каа из книжки про Маугли. Егор отвернулся.
– Я могу зайти в кабинет? – спросил он у охранника. Не глядя на него, охранник покачал головой. Очевидно, ему было противно, что приходится разговаривать с Егором Шубиным.
– Все, что нужно, вам принесут секретарши. – Он замялся, словно ему на миг стало неудобно. – Приказ Тимофея Ильича, Егор Степанович… Извините.
Егор кивнул.
Нужно быстро со всем этим покончить. Нужно выйти отсюда, добраться до машины, а там как-нибудь. Нужно просто пережить этот момент. Как-нибудь пережить, и все.
– Соберите мои личные вещи, – сказал Егор секретарше Юле, которая таращилась на него и, кажется, даже не дышала. – Кассеты, проигрыватель, телефон, лэп-топ…
– Лэп-топ останется здесь, – перебил его охранник. – Простите, Егор Степанович.
Зачем он извиняется? Егор Шубин умер, его нет, извиняться не перед кем.
– Поторопитесь, пожалуйста, – велел мертвый Егор Шубин секретаршам. Обе они устремились в кабинет, как будто сообразив наконец, что от них требуется, и тут настежь распахнулась тяжеленная дубовая дверь и в приемную шагнул Барышев. Кто-то из коридора, из-за его спины жадно заглядывал в приемную, и он досадливо захлопнул за собой дверь.
