ада, впрочем, весьма полезного для здоровья, дочку спасали или поездки с мамой к морю, или элементарная занятость ее мучителя.
Впрочем, на этот раз Антон, Настя и Алексей вышагивали по олимпийской велотрассе ленивой походкой праздных озирателей окрестностей. Летнее разнотравье разошлось, теперь полынь да пижма покрывали склоны оврага. Воздух был уже прозрачен без обычного летнего марева, и все семь московских высоток далеко на востоке четко просматривались на своих местах. На этот раз не было ни рюкзаков, ни наборов по выживанию. На ближнем к Рублевскому шоссе холме еще выглядывал из высокой, сбившейся в космы, травы железнолистовой домик в остатках выцветшей почти добела голубой краски. Эти домики появились на Крылатских склонах в конце 70-х как тренировочные объекты профсоюзного спорта. Домики были запитаны, и каждый из них служил сразу и раздевалкой, и основанием бугельного подъемника. И сейчас, оказавшись тут, друзья детства с тихой грустью поминали Антонова отца, который являлся основателем горнолыжного дела если и не во всей Москве, то здесь, в Крылатском, — точно. Неизвестно, как сложилась бы горнолыжная судьба холмов, но в 1989 году некий кинорежиссер, бывший тогда по совместительству председателем Всесоюзной федерации фристайла, вздумал провести здесь ни много ни мало чемпионат Европы. Холмы стали надсыпать. Во время этих работ кабели, питавшие подъемники, оказались повреждены. Затея пассионарного кинорежиссера конечно же не состоялась, однако в новых экономических условиях снова проложить электрокабели уже не смогли, и будки, лишенные энергии и присмотра, стали ржаветь, криво врастая в землю.
Созерцание этих остатков некогда полнокровной жизни навевало печаль и невольно наводило на воспоминания о людях, которые этой жизнью жили. Даже на Настино лицо, обычным выражением которого было жизнерадостное лукавство, лег оттенок безотчетной грусти. Антон, сложив на груди руки, опустив подбородок и чуть выпятив нижнюю губу, сосредоточенно озирал все подвластное взору, и позой своей и выражением лица очень напоминал Наполеона, наблюдающего пожар Москвы на известной картине Верещагина.
— Смотри, как мало нас осталось, — обернулся он к Алексею. — Я тут любопытное исследование провел. Посчитал, так сказать.
— Ты и меня посчитал? — вспомнив мультфильм из детства, делано возмутился Алексей.
Вместо ответа Антон коротко глянул на него, достал из кармана куртки блокнот и ручку и стал заполнять чистый листок фамилиями:
— Братья Карповы — Владимир и Антон, братья Поповы — Сергей и Александр, братья Ореховы — Миша и Саша, сестры Антоненко, Федя Носов, Борисик, Гоги, Олег Гончаров, Антон Филиппов… — Он задумался: — Кого забыл?
— Люська Гуськова, — подсказал Алексей.
— Гуськова, точно, — кивнул Антон. — Наташа из тридцатого дома, фамилию забыл, Катя Скорикова. Люба Матвеева, Костик Матвеев, Ксюша Меньшова, Макс Богомолов, Тимофей Богомолов, Граф наш Ведерников…
Невеселый этот счет был прерван телефонным звонком. Звонила Юля из компании «Cloudwatcher».
— Да, это я, — сказал Алексей, обратив на Антона укоризненный взгляд.
Юля не говорила — она порхала. Каждое слово, из которых составлялся смысл, было обернуто десятком других, как спеленутый ребенок, или как пустота розового бутона бывает изящно вылеплена сложением лепестков. Все-таки из этой речи с элементами рококо удалось понять, что джем на тему вечной молодости был назначен завтра на шесть часов вечера и она, Юля, предлагает встретиться пораньше и обсудить некоторые детали, да и просто познакомиться, для чего приглашает Алексея приехать к ним в офис для некоего предварительного разговора. Узнав, где находится этот офис, он решительно настоял, чтобы встреча прошла где-нибудь в центре. Юля подумала немного.
— В три на «Кропоткинской» устроит? — предложила она. — Там «Кофе-Хаус» есть. — И она принялась объяснять, где именно искать помянутый «Кофе-Хаус».
— Обещаю вам, — патетически ответил Алексей, — я найду это кафе, чего бы мне это ни стоило!
— Не пугай людей, — прошептал Антон, но Алексей отмахнулся от него.
— Ну и ладушки, — сказал он своей собеседнице, положил трубку в карман, и они вернулись к своему исследованию. Писали и вспоминали они довольно долго. Выходило, что в трех соседних домах в период с 1974 по 1989 год проживало сорок семь детей — их с Алексеем сверстников. Теперь из них в наличии оставалось одиннадцать человек, то есть чуть меньше двадцати пяти процентов. Процентов пятьдесят от общего числа жили и работали за границей, остальных двадцати пяти по разным причинам не было уже на свете.
Честно говоря, выкладки эти впечатлили Алексея. Он и сам порою думал о чем-то похожем, но железный расклад Антона отнял надобность в поисках какого-либо более научного метода. Сейчас, идучи по холмам, они посчитали еще и одноклассников. Получалось, что из Антоновой школы за границей пребывали процентов сорок пять, а из двух Алексеевых — по все шестьдесят.
— Так и вот, профессор, — с победным видом заключил Антон. — А ты все недоумеваешь, где здесь помещаются все эти гастарбайтеры. Свято место пусто не бывает.
— Нда-а, — протянул Алексей. — Как говорил паровозик из Ромашково, так можно опоздать на всю жизнь!
— Паровозик-то когда это говорил? — усмехнулся Антон. — Когда мы в третий класс ходили.
— А теперь в том Ромашково сотка земли стоит под сорок тысяч зелени, да и паровозик на металлолом давно сдали, — вдруг добавила Настя с таким знанием предмета, что они остолбенели.
— Кто научил этой дряни? — строго спросил Антон. — Ты смотри, — сказал наконец он, с полминуты не отрывавший от дочери задумчивого взгляда. — Мы еще не состарились, а они уже выросли.
На следующий день без десяти три пополудни Алексей вошел в помещение «Кофе-Хауса» на углу Гагаринского, спросил чашку «американо» и потягивал его, созерцая полупустое кафе и его посетителей. В солнечном окне двигались спины разноцветных машин и мелькали головы прохожих. Юля появилась ровно в три, и когда она зашла, он сразу понял, что именно она, хотя никогда до этого ее не видел. В первое мгновение он даже отпрянул, так как ему показалось, что явилась Кира, — до такой степени были они похожи.
Минут за сорок пять все главное было сказано, они расплатились и, наслаждаясь погожим вечером, пошли пройтись, так как иных дел до начала мероприятия не имели ни он, ни она. Все это время Алексей чувствовал себя сбитым с толку и, только оказавшись на улице, смог отрешиться от поразившего его сходства, да и то не окончательно.
Климат Москвы оставляет москвичам для настоящей европейской одежды очень ограниченные отрезки времени, и один из них — время после бабьего лета до первых заморозков, то есть так называемые демисезонные. И если вам позволяют средства и у вас есть настроение и основания подчеркнуть свою причастность к подлинной городской культуре, именно в это время вы можете ощутить себя на равной ноге с жителями Милана или Франкфурта, то есть настоящим горожанином в смысле рекламного буклета и даже (отчасти) магдебургского права.
Они зашли на Гоголевский, пошли в прохладе под сенью тополей, наступая на подвижные тени, изодранные солнечными пятнами, и поравнялись с недавно установленным памятником писателю Шолохову. Шолохов сидел в лодке и, судя по всему, рыбачил, задумчиво глядя на воду, а за его спиной табун лошадей боролся с донским течением, иллюзию которого создавала вода, плоско стекающая навстречу плывущим лошадям, и из металлической плиты торчали только их задранные головы с грустными выпуклыми глазами.
— На чем я там остановился? — спохватился Алексей, которому показалось, что молчание затянулось. — А, да, вечная молодость… Ну, значит, вот. Есть как бы некая теоретическая концепция стволовой клетки. Стволовая клетка — это клетка, которая может породить самое себя, а также все остальные виды клеток. Поэтому ты можешь теоретически получить все, что хочешь из этой клетки. Поэтому она и вожделенна. Это власть над морфогенезом. Кто владеет дифференцировкой, тот владеет жизнью. Торжество разума над живой материей фактически. Но это в теории. Там это называют «секси», — Алексей произнес это особенным игривым тоном и подмигнул Юле, — «секси», то есть привлекательное такое
