согласилась с Антоном, и он коротко посвятил ее в тайны монтажа. В ответ она рассказала, что занимается организацией заграничных туров для о-очень состоятельных и притязательных клиентов, а Антон рассказал о недавнем путешествии Алексея, и она несколько раз уточняла, где именно находится Кашгар.
Друг все не ехал, зато появился Алексей, а следом к Антону на огонек забрел и Валерок. Он имел дурную привычку забывать, кому он уже рассказывал о своих злоключениях, и, увидев Алексея, пустился в подробности. Существовал он на средства более удачливой жены, которая его не ставила в грош, но с рук почему-то не сбывала, скорее всего из-за детей. Действительно, что-то в его представительном облике предстательствовало за папство, точнее, за отцовство. Он имел внешность идеального отца. Как бы то ни было, а с таким отцом было не стыдно пройтись по улице, даже если и в карманах у него было пусто. Только сейчас было не совсем понятно, хотя Валерок и пытался пролить на это свет, почему накануне главного семейного праздника он оказался здесь, а не в кругу своего семейства.
Конечно, о работе в такой обстановке не могло быть и речи. Антон потягивал коньяк и участливо слушал стенания своего приятеля, а Валерок, видимо, голодный, быстро захмелел и озорно поглядывал на рыжую Соню.
— Как вас звать, юноша? — насмешливо спросила Соня.
— Ах, девушка, — ответствовал Валерок, — мое имя вам ничего не скажет, потому что и мне самому оно ничего не говорит.
Быть может, лирично настроенный, он надеялся затронуть ее душевную организацию, ударить, так сказать, по струнам ее души, как по струнам арфы, и вызвать ответный благодатный звук, однако сегодня, по-видимому, струны ее души были настроены звучать для Антона.
Алексей подивился, как много одиноких фриков бродит в новогоднюю ночь по доживающей последние дни студии. Низко гудела аппаратура и тонко, по-комариному, лампы дневного света. Разговор опять зашел о путешествии Алексея в Уйгурию, и он, между прочим, высказал мнение, что у людей, которых мы презрительно называем чурками, стоило бы кое-чему поучиться, хотя бы солидарности и взаимовыручке, так недостающих русским. Соня безоговорочно его поддержала, ибо истолковала услышанное в каком-то совершенно специальном смысле, а Валерок издал некое невнятное мычание, то ли соглашаясь с ним, то ли раздумывая верить ему на слово. По мере того как пустела бутылка, взгляд Сонин затягивало поволокой, каким-то прозрачным туманом, в котором нарастало обещание, предназначенное Антону. Как-то уловив это, Валерок заметно поник.
— Женщина друга — для меня святое, — произнес Валерок с достоинством.
Алексею стало душно. Он вышел на улицу и закурил. Где-то за охряной стеной ухнула петарда. «Да хер с ним, — подумал он с нетрезвой лихостью, — с этим другом». Вслед за первой петарды пошли канонадой, как будто спустя двенадцать лет после Грозного на этот раз уже полевые командиры устроили новогодний штурм федеральной столицы. А между тем наступил очередной год нашей жизни. И это была редкая зима, когда в новогоднюю ночь на улицах не лежал снег.
Соня оставила их сразу после пяти: скорее всего ждала, когда откроется метро; Валерок вышел за какой-то надобностью на пять минут и канул. А Алексей долго еще сидел перед экраном, смотрел, как Антон щелкает мышью, примеривая кадр к кадру, и думал, как убога, сера, никчемна должна быть жизнь таких Валерков, которые во имя чего-то же соглашались жить так, как они живут, стреляя стольники, не будучи ни революционерами, ни борцами с режимом, ни художниками, ни отшельниками.
В половине шестого Антон тоже неожиданно решил ехать домой и некоторое время боролся с соблазном сесть за руль своего «Мицубиси». Вопреки вялым протестам Алексея, на этот раз соблазн победил. Они домчались до дома по абсолютно пустым дорогам минут за пятнадцать, криво въехали во двор и разошлись по своим квартирам.
В полдень 1 января 2008 года наш район выглядел как в старые добрые времена: не было ни людей, ни машин, а только лоси, белки и зайцы, да тропа, проложенная ими по девственному снегу к станции метро. В половине второго дверь в квартиру Антона Алексею открыла Рыжая Соня. Она терпеливо щурилась на него, придерживая полу застиранного халата, будто ожидая, пока память — этакий аппарат, турникет — не выдаст ей билет относительно него, не пропустит его отличительные особенности в свои недра. Потом билет был выдан.
— Слушай, — сморщила она свое милое личико, — сходи за пивом.
Алексей был так поражен ее появлением здесь, что молча и безропотно отправился исполнять просьбу. Когда он его принес, Рыжая Соня привела себя уже в более приличный вид, хотя распутный, видавший виды халат Антона все еще облегал ее острые, но широкие бедра.
— Ну вы даете, — только и сказал Алексей. — Мы ж с ним вместе ехали.
— А ведь я цыганка, — пояснила Соня. — Сегодня здесь, а завтра там.
— Цыганка или еврейка? — спросил вошедший в кухню Антон.
— И цыганка, — сказала она, прижав голову к его бедру и задрав лицо, — и еврейка. И много еще кто. А поэтому, — обратилась она уже к Алексею, — всю правду тебе доложу. Только ты сам не плошай — хорошо слушай. Ну, давай, рассказывай, какая фигня приснилась? Я же вижу.
Алексею было так невыносимо носить в себе свою тоску, что сейчас он готов был говорить о ней с кем угодно. К тому же в голову его втемяшилась шальная мысль, что в новогоднее утро можно вот так, невзначай услышать какой-нибудь волшебный, наимудрейший совет, который, как ключ, а не как отмычка, замкнет все проблемы.
— А что, расскажу я ей? — обратился он к Антону.
— Ей можно, — одобрил тот, откупоривая бутылку пива.
И он действительно начал рассказывать, не выбирая слов, но нетрезвая самоуверенность польщенной Сони вынесла ее мысль вперед состава.
— Значит, слушай сюда, — сказала она решительно, временно беря власть над коллективным разумом в свои руки. — Если тебе женщина — замужняя женщина? — уточнила она и продолжила после кивка Алексея, который уже понял, что ничего путного не услышит: — Так вот, замужняя женщина говорит, что она не может уйти от мужа потому, что именно сейчас — ты слышишь! именно сейчас — вот незадача — у него, у мужа, очень серьезные неприятности на работе и в такой момент она не может его оставить, то она тебя разводит. Ты понял? Кто ж она будет после этого? Да ты и сам не хочешь, чтоб она так подло поступила с мужем, пусть и мудаком? Во-от. — Соня отпила несколько крупных глотков из пивного бокала, облизнула пену на губах. — Дальше. Именно сейчас у мужа обнаружили очень неприятную болезнь. Нет, — выставила она руки, — не так все страшно, не так все, так сказать, смертельно, но последствия могут быть непредсказуемыми, и именно сейчас она никак не может бросить его. Да, бросить. Ведь ты этого добиваешься?
Алексей молчал.
— Этого, — сказала Соня удовлетворенным голосом победительницы.
— Этого, — подтвердил Алексей и тоже решил выпить пива.
— Да на посадку он идет, — сказал Антон, которому надоело слушать этот треп.
— А она что — паровозиком? Жена декабриста? — Но, поняв по непроницаемым лицам друзей, что сказала что-то ненужное, поспешно добавила: — Извините. Не то сморозила.
— Как тебе наш район? — поинтересовался Алексей.
Соня покивала:
— Нравится. Уютненько так. Как будто за городом.
— Мы тут как в танке.
— Ага. Без башни только, — уточнил Антон.
— В общем, фуфло все это, — как будто очнулась Соня и заговорила прежним своим прокуренным голосом: — Никуда она от него не уйдет, а самое главное, и не собирается. А ты будешь ждать, как… видел, может, на сельских дорогах есть такие остановки. Там хоть три дня просиди — ничего не дождешься. Так- то, мальчики, — добавила она, вдруг поникнув, каким-то уже совсем печальным тоном. — Домой бы надо, да что-то я того… Поваляюсь я еще тут, а? — спросила она Антона.
— Да ради бога, — легко разрешил он.
Ночью начался снегопад, на который уже не надеялись. Сыпало мелкой крупкой — она, как вздутый
