Еще только как въехали в улицу, между вытянувшихся сосен Маша увидела знакомую зеленую крышу и над ней – легкий прозрачный дым, каким он бывает тогда, когда печь или камин топятся уже долго. Она специально попросила водителя остановить машину не у самой калитки, а за несколько участков, чтобы побыть немного одной. Водитель развернулся и медленно уехал. Смолк шум мотора. Маша сделала несколько шагов по обочине дороги, наступая на снег, и он бодро радостно скрипел. Она улыбнулась, развела руки, словно желая обнять эту улицу, этот старый дом. Так славно дышалось этим морозным ночным воздухом, и в эту минуту ей казалось, что нигде нет такого чудного, прозрачного и волшебного воздуха. Окна на первом этаже были занавешены, и внутрь ей заглянуть не удалось. Тогда она прошла обратно вдоль забора до калитки, просунула руку, нащупала щеколду и подвинула ее. Калитка подалась без скрипа, она вошла. Старая баня нахохлилась под снегом. Поленница была разобрана, и внутри ее светлели продолговатые сколы, как тесто надкушенного кулича, а рядом в беспорядке под снегом лежали большущие неколотые чурки. Дорожки были расчищены, но между сосен снег был помят и истоптан. Маша уже было пошла к крыльцу, как вдруг поодаль от неосвещенной веранды увидела что-то темное, непонятное, лежащее на снегу. Она опустила свой чемоданчик на ступеньку, подошла ближе и окончательно убедилась, что это человек. Она склонилась над ним и заглянула в его лицо. Глаза его были открыты и смотрели прямо на нее без удивления, как будто ожидали увидеть именно то, что увидели.
Илья уперся взглядом в вывеску «Любовной битвы» совершенно случайно. Два часа они с Тимофеем провели в мэрии, где Тимофей познакомил его с чиновником, от которого зависело, дадут ли ему выкупить в собственность несколько десятков рекламных щитов или нет. Увидав «Любовную битву», Илья толкнул локтем Тимофея, и тот даже присвистнул от восхищения.
– Зайдем? – одновременно спросили они друг друга и после незначительных препирательств со старичком-охранником в какой-то несуразной униформе быстро взлетели на второй этаж.
Марианна стояла у окна и по своему обыкновению смотрела на купола Спаса на Песках. Сегодня с самого утра на нее нежданно-негаданно нахлынули воспоминания, и она вспоминала, как лишилась своей театральной работы: в два счета и к тому же очень просто. Работала она вторым режиссером у одного напыщенного гусика, мнящего, как водится, себя гением и первооткрывателем. Последним он и в самом деле был – первооткрывателем молоденьких актрис, терявших завитые головенки при соприкосновении с большим искусством на кожаном итальянском диване, образовавшемся на средства от сдачи внаем малой сцены и нескольких костюмерных ночному клубу с сомнительной репутацией. Кроме того, искренне верил, что на страже его удачи вечно дежурит Наполеон: купленный в Париже за двадцать пять франков бюстик величиной с пачку махорки моршанской табачной фабрики. Как-то она слышала, как он пищал в трубку одной из своих: «Радость моя, я потерял своего Наполеосика. Просто из рук все валится. Рыбка моя, пойди во дворец Инвалидов, там должны быть... Нет, непременно белого... Нет, в треуголке. Без треуголки не бери». «Бедняга Буонапарте, – подумала тогда Марианна, – стоило двадцать лет не вылезать из седла, часами просиживать на барабане, чтобы кончить талисманом у этакого безобразия с изнеженными пальцами портье».
Его голос до сих пор звучал у нее в ушах, как будто это было вчера: «Так, радость моя, ты лилипутов мне достала? Это, по-твоему, лилипуты? Кто же я тогда-то? Нет разницы? Ты уж запомни, будь добра, голова то, чай, не опухнет: карлики это карлики, а лилипуты это лилипуты. Так уж мир устроен». Лилипуты, карлики, гномы, лесовики, пигмеи, нибелунги, гвельфы, гибеллины, Саломея под лестницей, пьяные осветители, задолжавший повсюду Тигеллин, возьми да скажи: «Может, вам сразу эльфов? Эти хоть экологически чистые. Понимаю – не смешно, да ведь и мне не до смеха». А он посмотрел эдак на ее грудь и говорит: «Пиши по собственному. Ты у меня уже в печенках сидишь».
Вышла на Тверской и долго брела бульварами, глядя, как дождь летел в фонарях. А мимо рядами шагали творцы Галатей, Синие бороды в поисках идеала... В этом месте воспоминания ее оборвались, потому что в дверь постучали. Марианна оглянулась на дверь и отошла от окна.
– Вы что, любите одну женщину? Или друг друга? – увидев друзей, воскликнула Марианна.
– Друг друга мы любим, – подтвердил Тимофей, бесцеремонно занимая вертящееся кресло напротив хозяйского места Марианны. – Теряешь ты остроумие на этой работе.
Марианна смущенно пожала плечами. Только что Марианна два часа занималась с пожилым господином, любителем лошадей, который запутался между женой и молоденькой любовницей. Дабы обрести душевное равновесие, он совершил паломничество в предгорья Гималаев, но и там, в дальнем ашраме, проклятые вопросы новой русской жизни не получили окончательного разрешения.
«И знаете, – спросил пожилой господин, – что я понял, когда вернулся? По ком я по-настоящему соскучился? – Не дав Марианне никак отреагировать на свой вопрос, имеющий быть риторическим, пожилой господин торжественно сказал: – По лошадям!»
И своим победоносным взглядом поддерживал изумление, проступившее на лице Марианны, с горделивым сознанием того, что только что устремил психоанализ к неведомым ему вершинам познания. Марианна не была вхожа в мир животных: когда-то давно у нее была собачка – карликовый тибетский терьер, и этим, пожалуй, ограничивалось знакомство ее с меньшими братьями человечества. Но коль скоро пожилой господин сам разрешил свои сомнения, ей ничего не оставалось, как утвердить его приговор многозначительным молчанием, долженствующим изображать отнюдь не праздное раздумье.
– Теперь объясняй разницу между бонусом и скидкой, – шутливо предложил Тимофей, припомнив их крымскую болтовню.
– Это значит: тебе чай, а ему кофе, – нашлась Марианна.
Тимофей прошелся по комнате, оглядывая пустые стены.
– Можно? – спросил он, указав на барабан. Марианна кивнула.
– А я опять в Тибет собираюсь, – похвасталась она.
– Ну поздравляем! – сказал Илья. – А кто звал на горных лыжах кататься? Твоя подруга уже все решила, так что и ты решай, а то пора гостиницу выкупать.
– Это в апреле, – сказала Марианна, – а вы же в марте поедете.
– В конце марта, – уточнил Илья. – На Домбай.
– На Домбай? – не то разочарованно, не то удивленно переспросила Марианна. – А почему на Домбай?
– Так нам захотелось, – сказал Илья. – Тварь я дрожащая или право имею?
Марианна пожала плечами и посмотрела на Тимофея:
– А ты что такой кислый?
– Видишь ли, – ответил за него Илья, – вступил на свою голову в любовную битву и терпит поражение на всех фронтах. – И не успел сказать это, как в голове его ударили серебряные молоточки: кем? кому?
Тимофей безучастно следил за вращением барабана.
В Веронике Тимофей встретил достойного соперника. Если она чувствовала себя с ним так неуверенно, как до этого не чувствовала себя ни с кем, что, конечно же, не приходило ему в голову, то и он чувствовал себя не более уверенно.
Первое время после разрыва с ней все шло так, как обычно бывало у него после всех предыдущих разрывов: он немного скучал, немного грустил, немного пил, много общался с друзьями и искал новое развлечение. Но эта разлука давила его душу такой тоской, что он чувствовал себя совершенно беспомощным, подавленным и жалким.
Он все время вспоминал слова Марианны, сказанные в Крыму: «Как вы думаете, от любви умирают? Еще как!», и еще он думал с унынием, что еще немного – и он превратится в одну из тех крыс, о которых рассказывал Аркадий на даче у Николая.
Он не был уверен, было ли то, от чего он умирал, любовью, но он умирал. Если раньше алкоголь надежно защищал его от ненужных переживаний, то теперь от него становилось только хуже.
– Ты не сможешь без меня, – сказала она ему, прощаясь, как он думал, навсегда. – Я буду в глазах у тебя стоять.
И она стояла у него в глазах. Каким образом удавалось ему исполнять свою работу, он и сам не знал, ибо чувствовал себя неспособным ни к какой работе. Никогда он не верил ни в какие привороты, но теперь его мысль все чаще блуждала в этих жутковатых понятиях, которые дотоле не играли в его жизни никакой роли. Эта была какая-то физическая зависимость сродни наркотической, когда невозможность получить желаемое приводит к распаду. Двигаться ему не хотелось. Напялив на голову противогаз, он валялся на
