Вадимом, он в который раз задался вопросом, какиие цели преследует здесь этот по-настоящему красивый, образованный и умный человек.
Не особенно удивившись, он встретил здесь и Феликса, одетого комиссаром времен Гражданской войны: в кожаной тужурке, затянутой ремнем, перетянутой портупеей. В руке он держал фуражку со звездой на околыше. Феликс как главный пропагандист глянцевой культуры признавался самым красивым человеком России вот уже третий раз, и дело шло к тому, что это звание оставят за ним пожизненно.
– Всюду глянец, – кисло улыбнулся он Тимофею, скосив глаза на горящий бликами света рукав своей куртки.
– А тебе идет, – покивал Тимофей. – Мог бы в кино сниматься. Вот только кино не снимается.
К ним подошел Вадим, расправил плечи и правой рукой похлопал по эфесу шпаги.
– Но пасаран! – пообещал он.
– Кто? – уточнил Феликс и оглянулся.
– Маленькие зеленые человечки, которые угрожают нашей цивилизации.
В этот момент какая-то «дама полусвета», как фурия, подлетела к Тимофею и крепко ухватила его за оба запястья.
– Что же вы так плохо обошлись с моей подругой? – зашипела она ему прямо в лицо, и Тимофей узнал Светлану – ту девушку, с которой познакомился в кафе «Ваниль» и с которой вместе внимали теории «грейдеров».
– Она так считает? – искренне изумился Тимофей.
Наконец они с Вадимом уединились в каком-то углу, где человек в форме федеральных войск самозабвенно целовал то ли Дюймовочку, то ли Барби.
– Ну, Сутягин, – неопределенно произнес Вадим, снимая свою шляпу с плюмажем. – С Сутягиным мы вместе начинали. Да если ты его найдешь, многие захотят тебе памятник поставить, а кое-кто – выплатить премию. Так сказать, с занесением в грудную клетку. Так что смотри.
– Слушай, – недовольно сказал Тимофей, – это уже детектив какой-то получается. Что это вы там с ним начинали?
– Да никакого детектива, – разочаровал его Вадим. – Была у нас с ним когда-то одна англоязычная газетка. «The Moscow Marketplace». А потом я ее продал. – Он ткнул рукой в толпу. – Кому-то из них. Наверное. – И он нетрезво засмеялся.
Даже в этом сонмище знаменитостей Вадим притягивал к себе общество. Скоро возле них образовался небольшой кружок разного пола и возраста.
– На юге России собрались лучшие патриотические элементы. Сейчас они накапливают силы, но очень скоро объявят поход на Москву, чтобы освободить ее от скверны капитала, от греха стяжательства, от ее бессмысленного существования.
С этими словами Вадим положил руку на плечо Тимофея и легонько развернул его лицом к обществу.
– Друзья, позвольте представить вам нашего бесстрашного разведчика. Завтра он отправляется для установления контакта с академической цивилизацией. И пусть будут эти маленькие зеленые человечки, эти космические интервенты. Черт с ними. Потерпим их немного на своей землице. Потому что, – выкрикнул он, выхватил шпагу и закрутил ею над головой, – дальше так жить нельзя!
– Нельзя, нельзя! – подхватили окружающие. Девушки визжали и били в ладоши.
Тимофей и впрямь почувствовал себя связным из красной Москвы, пробирающимся на юг, в штаб Добровольческой армии.
– Только тяжело с ним, – заметил Вадим уже Тимофею как-то устало. – Он настоящий.
– А мы? – спросил Тимофей?
– А мы – полуфабрикаты, – сморщил лицо Вадим, поводил пальцами над блюдом с суши, выбрал один кусочек и отправил себе в рот.
Когда в конце концов Тимофей оказался на улице, еще работало метро. Он сел напротив парня с девушкой; они о чем-то тихо переговаривались, время от времени улыбки вспыхивали на их лицах, и вокруг них, как дымка, витала нежность. На коленях у нее лежал тоненький букет нарциссов с нежными хрупкими стеблями. Тимофей старался не смотреть на них слишком откровенно и отвернул голову туда, где мужчина в тяжелой кожаной куртке дремал над початой бутылкой пива.
Ему захотелось увидеть Веронику. Не лечь с ней в постель, а именно увидеть: пройтись, посидеть в кафе, повозмущаться ее двусмысленным шуткам, послушать сплетни, без которых она жить не могла, полюбоваться на ее улыбку, услышать ее голос... Выйдя из станции, он попробовал ей дозвониться, но дома трубку не снимали, а мобильный абонент был «временно недоступен». Он хорошо знал, что с ее телефоном такое случается только в одном случае, и тяжело вздохнул. Оставалась, правда, еще одна надежда, что она тоже едет сейчас в метро, но метро она почти не пользовалась. И найти ее сейчас в этом счастливо засыпающем городе он был бессилен.
Форс-мажор, на который втайне уповал Илья, улавливая его признаки в выпусках новостей, из его не вполне осознанной мечты стал плачевной явью. Но эта мечта оказалась из тех, чье исполнение, пожалуй, в чем-то и пострашнее того, от чего должна избавить балующегося ей человека. И Илье стало страшно в обломках своей мечты.
По внешности все оставалось по-старому: сотрудники находились на своих местах, трещали телефоны, в начале десятого курьер доставлял пухлый пакет свежих газет и журналов, и в кабинете Ильи далеко глядящий премьер таил многозначительную улыбку: «знаю, все знаю», – всесильный оберег от всех напастей жизни.
А между тем крушение банка было чревато для компании Ильи и для него лично самыми неприятными последствиями. К концу второго дня стало уже ясно, что внесенные деньги выручить невозможно. Константинов принял новость спокойно. «Все понятно, накрыли они „помойку“ эту, – пояснил он. – За горло брать не буду, сам понимаешь, – сказал еще он, – но выкручивайся сам». Илья просиживал допоздна под портретом премьера и мучительно соображал, как можно все поправить. Теперь единственным способом было получить щиты вперед, отработать их и расплатиться задним числом, хотя бы уже через месяца полтора. Самвел выслушал Илью с ужасом, но через три часа перезвонил. «Мне нужно хоть какое-то обоснование. Если б ты достал договор, я бы здесь как-нибудь...»
От одного из своих знакомых Илья уже знал, как это можно устроить. Нужно было заключить договор на размещение социальной рекламы, которая оплачивалась из бюджетных денег, а с бюджетными деньгами, как с Богом, у всех были свои отношения. А еще от одного знакомого Илья знал, кто именно был ему нужен: помочь в этом мог Лиденс, депутат от «Единства», с которым Илья учился на одном курсе. Знакомый уверял, что «по дружбе» и, как следствие, за небольшое вознаграждение у Ильи есть все шансы получить заказ на эту социальную рекламу. Но именно это-то обстоятельство делало план невыполнимым. «Ну какая такая дружба?» – задавал он себе вопрос, и сразу в памяти вставала ремонтная тракторная станция под Можайском и суд над свободной мыслью, в котором Лиденс принимал не последнее участие. Но чем больше Илья рассуждал об этом сам с собой, тем больше он находил оправданий Лиденсу и тем меньше понимал свою нелепую щепетильность. Цель этих размышлений, может быть, и состояла в том, чтобы как-то уломать свою совесть и сделать обращение к нему возможным. Другого выхода у Ильи не было. «Ну и что, что депутат? – думал Илья. – Кому-то, в конце концов, надо же быть депутатом». То, что он слышал о нем плохого и чему раньше охотно верил, теперь стало казаться ему ни на чем не обоснованными домыслами и сплетнями, а тому, что наверное знал сам, без труда подобрал извинения. И в итоге пришел к выводу, что в Лиденсе ему прежде всего неприятна его внешность, а презирать человека за внешность недостойно.
Но все же он медлил и слушал каждый выпуск новостей, словно надеясь, что банкротство банка обернется первоапрельской шуткой, хотя на календаре с утра значилась цифра 14, что вмешается, наконец, государство, хотя Константинов ясно объяснил, что государство уже вмешалось.
В том, что Алин голос донес до него весть о несчастье, Илья видел недобрую усмешку судьбы.
Они уже не встречались, но еще перезванивались, вяло и как бы нехотя, по обязанности прошлого перечисляя друг другу даже самые незначительные новости.
Последний раз он заехал к ней за некоторыми из своих вещей еще в один из последних дней апреля. Сами по себе вещи эти не представляли никакой ценности, и можно было ими пренебречь, оставив там, где они лежали, а то и вовсе выбросить, но по негласному соглашению дело это ими обоими было признано
