поименованного вида звуков и пива “ХХ”, что в переводе с образного мексиканского языка означает “Два креста”. Мы сидели втроем и ждали Ксению. Где — то в зале долго и нудно раздавалась тоскливая козлиная трель радиотелефона. За соседним столиком расположились двое коротко стриженных парней — то ли омоновцы, то ли обыкновенные разбойники. Стиль заведения никак не соответствовал их роду занятий. Они изо всех сил старались веселиться и смотрели вокруг приветливо, но это у них плохо получалось. Час спустя подошел режиссер Стрельников, отхлебнул текилы, облизался и осторожно подышал ртом. С десяти начиналась живая музыка. Музыканты настраивали аппаратуру, гудели голоса людей, и в этот низкий гул втыкались, как перья дартса, отрывочные ноты бас — гитары. Мало — помалу звуки делались осмысленнее, послышалась тема. Один из группы приблизился к микрофону. Зал был набит уже битком, несколько человек стояли в проходе с бутылками пива в руках.
— Добрый вечер, — сказал он бесстрастно и подтянул микрофон под свой рост. — Добрый вечер. Сегодня начнем с африканского цикла…
В зале раздались приветственные возгласы.
— Только Африки нам здесь не хватало, — сказала Алла.
В красноватом сумраке подмостков подвижным пятном белела выпущенная кофта солистки.
— Почему она всегда опаздывает? — раздраженно спросил Павел. — Всегда опаздывает.
Взревели черные динамики, прожектора усердно плевались красными лучами. Свет прилипал к стенам неправильными кругами — красными и зелеными. Установка задрожала, заухала, как боевые барабаны в вечерних джунглях, и звуки, переваливаясь, зашагали по кругу в полутемной тесноте.
Стрельников заводился с полуоборота. Первые глотки выталкивали из него энергию, и он беззастенчиво поливал нас идеями и перипетиями сюжетов.
— Она наркоманка, — излагал он новую версию картины, — но она борется. Хранить это в тайне все трудней и трудней…
— Слушай, Стрельников, — спросил Павел недовольно, — чего у тебя все одни проститутки да наркоманы? Нормальных людей не осталось, что ли?
— А ты оглянись, — предложил Стрельников. — Разуй глаза.
Разуваев оглянулся, повел взглядом поверх лиц и затылков. Его глаза задержались на коротко стриженных приятелях. Один из них, убрав под стол кисти рук, закладывал патроны в обойму пистолета. Второй тоскливо смотрел на сцену, прикладываясь к пивной бутылке мокрыми чувственными губами.
— Беспредел какой — то, — сказал Павел отворачиваясь. — Кто — нибудь здесь наведет порядок когда — нибудь?
— Тебя же первого и посадят.
— Может такое быть, — равнодушно согласился он.
— Ну? — спросил Стрельников усмехаясь.
— Tell an every nation wНat Нe Нas done, — твердил худощавый солист. Он сгорбился над инструментом; гитара роняла звуки обманчиво небрежно, они падали точно капли дождя. Ритм подчинил себе пространство, и казалось, самые стены стоят, поддерживаемые этим стуком, неумолимым, как бег времени.
— А ты большевик, Стрельников, — зло сказал Паша, — ты большевик. Времена ему, видишь ли, не нравятся.
— Ладно, будет, — сказала Алла. — Нации имеют право на самоопределение.
— Нации… Знаем мы эти нации, — пробурчал Павел и вздохнул: — И так плохо, и так. Ладно, выпьем.
Мы выпили.
— Да нет, — возразил я неуверенно, — все хорошо. Смотрите, сколько всяких мест появилось. Тепло, уютно, сиди пей, все культурно. Не то что раньше в подъездах давились. Сейчас, наверно, “Агдам” и не купишь.
Павел подмигнул Алле.
— Я в подъездах не пила. — Длинные ресницы мягко прикрыли прекрасные обиженные глаза.
— Hey! you too, — уверяли со сцены два голоса, наложенные один на другой, — мужской и рыкающий женский.
В начале двенадцатого показалась Ксюша.
— У меня есть мечта, — выпалила она с порога.
— Говори, — сказал я, — облегчи душу.
Ксюша набрала полные легкие воздуха, скрестила пальцы и сказала торжественно:
— Хочу быть Снегурочкой! Новый год будем встречать в метро.
С минуту висело молчание, мешаясь с табачным дымом, который клубился, извивался над столом голубоватыми распущенными лентами, принимая очертания тайских драконов, потом кто — то спросил:
— В каком смысле?
— На Новый год я хочу нарядиться Снегурочкой и всю ночь ходить по Москве. Разве плохо? Идти по городу и всем прохожим дарить подарки, вы только представьте… Только Дед Мороз нужен.
— Интересно, — сказал Паша, бросил в рот сигарету и потянулся к свечке прикурить.
— Что ты? — испуганно вскричала Ксения и прикрыла свечку прозрачно — бледными руками. — Не знаешь, что ли? — Она смотрела на Павла округлившимися от ужаса глазами. — Нельзя от свечки прикуривать. Когда от свечки прикуривают, альпинист погибает. — Отражения белого огня, как пантомима, трепетали в ее зрачках.
— Где, в смысле, погибает? — спросил Павел. Сигарета свесилась у него изо рта, приклеившись фильтром к нижней губе.
— В горах погибает, — растолковала Ксения. — Если он в горах только.
— А — а, — протянул Павел облегченно. — Я думал, вообще погибает.
— Нет, в горах, — повторила Ксения. — Если альпинист в горах находится.
Мы молча смотрели на Ксению. Конечно, никто из нас не желал альпинистам ни гибели, ни каких — либо напастей.
— Просто не надо ничего делать, если не знаешь, — сказала Ксения. — Только и всего.
— Правильно говоришь, — сказал я. — Ничего не надо трогать. Пусть все идет как идет.
Взмокший барабанщик вскинул голые руки и обрушил вниз град ударов. Прожекторы с высоты потолка пускали вниз — на столы и на пол — пучки многоцветных лучей.
Поначалу я не придал значения этой мечте, но немного инфантильная затея воплотилась быстрее, чем я закончил пятьдесят девятую страницу своего диплома. Впрочем, до беды было еще далеко: Ксения чуть слышно подпевала музыкантам и качала ногой в такт.
— No job, no money… — Певица стучала об пол толстой подошвой желтого ботинка и встряхивала проводом микрофона. Из длинных рукавов ее балахона выглядывали только кончики пальцев, как у беспризорника, забравшегося во взрослый пиджак. Во время проигрышей, когда не надо было петь, она обращала взгляд к худощавому гитаристу, и они нежно улыбались друг другу.
— Согласен, — заявил Паша. — Будем ездить по Москве и всем дарить подарки. Ты как? — Он повернулся ко мне.
— Не ездить, а именно ходить, — немедленно поправила Ксюша, — в этом весь смысл.
Соседняя компания взорвалась хохотом, одна девушка в вязаной кофточке, надетой на голое тело, отвернулась и прыснула на пол какой — то жидкостью. Мы все на нее посмотрели.
— В этих словах есть доля правды, — ответил я уклончиво.
Музыканты отыграли программу и укладывали инструменты. Случайную тишину тут же замазали звуками из колонок, замаскированных в стенах. Несколько танцевавших прошли мимо нас, покачиваясь, на свои места. Девушка в вязаной кофточке оступилась и упала бы на пол, но Паша успел подхватить ее за талию и, не поднимаясь со стула, бережно поставил на ноги. Она осмотрела каждого из нас с неопределенной улыбкой. Вероятно, у нас был такой безнадежный вид, что она сказала Паше прямо в унылые глаза:
— Что, не живется?
