– Поймите меня правильно, друг мой. Я глубоко, искренне уважаю Ивана Григорьевича, многим ему обязан. У него множество всяческих достоинств и добродетелей. Не мне вам говорить об этом – сами лучше меня знаете. Но моей Риточке-то он совсем не пара. Подумать только, на целых двенадцать лет старше! Это просто какой-то порочный союз получается. Сущий мезальянс.
– Не берите в голову, Николай Петрович, – проговорил Дмитрий Иванович, сменив ернический тон на доброжелательно-задушевный. – Сами разберутся. Коли суждено быть вместе, тут уж ничто им не помешает, даже ваше отцовское вмешательство. А если нет, то проблема сама собой и разрешится.
– Ой как бы хотелось, чтобы разрешилась, – мечтательно отвечал профессор Северов, потягивая калгановую настоечку, которая уже начала обогревать и успокаивать его разнервничавшийся организм. На его губах задрожала робкая, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще продолжали блестеть скупые слезинки.
Солнце в тот день светило совсем по-весеннему. Сколь ни сурова зима в краях, что севернее нашей парадной столицы, но и ей приходит конец. Снег, которому долгие зимние месяцы не было ни конца и ни края, вдруг потемнел, обмяк и за три последних дня марта просел вполовину. А вот лед на реке, хоть и блестел как будто потеплее, но все еще стоял, держался, упорствовал.
Шествуя по заулыбавшимся городским улицам, будущие молодожены были счастливы. Абсолютно счастливы.
Как, собственно, мало нужно человеку для счастья.
Глава двадцать четвертая, в которой наступят страстны?е дни
Пост был уже на исходе. Подошли страстны?е дни. Весь город как-то затих, но уже теплилась в домах затаенная радость – в предвкушении главного праздника, Пасхи. Все дома вычищены до блеска – запахло мастикой и куличами.
Никогда еще Маргарита не ждала с таким нетерпением Светлого Христова Воскресения. Ведь за праздником – совсем скорая свадьба. В пасхальную неделю свадьбы по-прежнему не играют, а вот подойдет она к концу – на Красную горку замуж выходить самое оно. Как говорят, кто на Красную горку женится, тот вовек не разведется.
Уж куплены кольца и платье (красоты небесной, хотя и не очень-то дорогое). Свадебные приготовления, ранее безапелляционно относимые Маргаритой к предрассудкам и пережиткам прошлого, теперь полностью поглотили ее.
В городе со дня на день появятся Алиса и тетушка.
И смирившаяся Елизавета Алексеевна. Маргарита чувствовала, что сможет с ней подружиться.
Николай Петрович в приятных хлопотах дочери никакого участия не принимал. Было не до того. Грешным делом мало-мальский покой потерял. Нет-нет, да косанет взглядом: не располнела ли любимая дочь животом. Для эксперимента (как-никак ученый человек) специально на стол трехлитровую банку с огурцами ставил – посмотреть, не потянется ли за солененьким. Думал: с этой влюбленной дурочки станется!
Иван решил сразу после свадьбы переехать на одну из дач на набережной – там попросторнее. Будущий тесть, однако, ни минуты не сомневался, что своенравный Иноземцев мигрирует подальше от надоедливого родственника, дабы ограничить его влияние на свою жену. И на себя. А разве такому зятю что-нибудь поперек скажешь? Все равно как о стену горох.
Возможно, в этом конкретном случае умозаключение Николая Петровича не было лишено определенного смысла.
Наступил Чистый Четверг. День в календаре особенный. И грустный, конечно же. Погода установилась под стать – серая, скучная. За окном капает – будто кто-то тихонечко слезы роняет.
Дуся с самого утра сама не своя, словно подменили. Ходит смурная, обиженная, ни с кем не разговаривает. А дело тут вот в чем. Утром по своему обыкновению возилась на кухне и вдруг как закричит дурным голосом: «Аминь, аминь, рассыпься». Маргарита и Николай Петрович от этого крика не на шутку перепугались, а Дуся в свое оправдание упорно твердила, что выглянула в окно и встретилась глазами со страшным чудищем. Вроде как человек, а глаза звериные. Лицом определенно подлый. И высоченный: на такого как взглянешь, так шапка назад повалится. Дуся плакала, причитала: «Видать, бес пожаловал. А ведь он силен: и горами качает, а людьми, как вениками, трясет».
Маргарита на это только рассмеялась, а Николай Петрович презрительно фыркнул и удалился. Но перед тем в сердцах сказал обидное. «Порожняя, – говорит, – у тебя, Дуська, голова». Потому-то, собственно, она губы надула и впала в полнейшее уныние. Не помогло даже то, что Маргарита ласково погладила по голове и поцеловала в щеку. Временами, убедившись, что ее никто не видит, Дуся тихонечко всхлипывала. Кому такие напрасные упреки терпеть приятно! Не каменная ведь!
Хоть и сочувствовала Маргарита бедной страдалице, но времени на уныние у нее не было совершенно. Следуя сбивчивым инструкциям Дуси (которые в этот день приходилось вытаскивать буквально клещами), испекла пасхальные куличи. Самый лучший – специально для милого Вани. Посмотрела на колечко с капелькой бирюзы, а затем по какой-то неведомой прихоти задумала поставить Ванин кулич на подоконник. Отодвинула белую льняную занавеску, украшенную искусной зареченской вышивальщицей сказочными птицами, и затем, как уже было заведено, потянулась взглядом к заветному, манящему окну дальней дачи. Увидев, что шторы в комнате-аквариуме плотно задернуты, Маргарита не на шутку перепугалась. Нет, в чувствах Вани она нисколько не сомневалась: ей было ясно, что он ни за что на свете не будет отгораживаться от нее.
Тогда в чем же дело?
Накинув на плечи ярко-синюю индийскую шаль, подарок тетушки, и зачем-то захватив с собой Ванин кулич, побежала к дальней даче. У крыльца стоял новенький черный Range Rover.
Широко распахнув дверь, вбежала в дом. Не замечая ничего на своем пути, устремилась в комнату- аквариум.
Милый Ваня лежал на полу, как-то неестественно согнувшись, голова его была в крови, губа разбита. В то же мгновение она была уже рядом с ним, пытаясь поднять его, рыдая и причитая. Самообладание вернулось к ней, когда выросший как из-под земли чернявый мужик попытался оттащить ее от Иноземцева.
– Отпусти ее, – неожиданно рядом прозвучал голос мягкий и доброжелательный. На ее плечо опустилась сухая рука пожилого человека.
Рука, украшенная часами Omega Seamaster.
Маргарита подняла глаза. Рядом с ней, смущенно улыбаясь, стоял Дмитрий Иванович Цариотов.
– Успокойся, Рита. Не впадай в истерику. Тебе никто не угрожает. И с тобой, и с Ваней все будет хорошо. Я здесь, чтобы спасти его. Ему просто нужно подписать бумаги.
Внезапно потеряв всякий интерес к Маргарите, он наклонился к Ивану:
– Если себя не жалеешь, то пожалей хотя бы ее. Представь, что они с ней сделают. Изуродуют ведь, жизнь поломают. А так – уедете вместе отсюда и будете жить долго и счастливо. Кучу детишек нарожаете. Не стоит все это богатство твоей и ее жизни… И жизни детишек ваших.
Маргарита не дала Цариотову договорить:
– Какое же зло сделал
Но слова ее особого впечатления на Цариотова не произвели. Он хмуро молчал, дергая редкую седую бородку. Как будто вспомнив о чем-то, ухмыльнулся и тихо-тихо проговорил:
– Я не охранник ему. Был бы попрозорливее, нанял бы себе охрану. А коли угодил в яму, то сам виноват. Надо быть аккуратнее. Уже большой мальчик.
Пристально посмотрев на Маргариту и смерив ее взглядом ненавистным и презрительным, продолжил, понизив голос:
– Ты не знаешь, что такое бедность. Видишь ли, Риточка, бедность не порок, а величайшее свинство. Правда гроша ломаного не стоит, если на кону то, что тебе дороже всего. Должен же я после себя оставить
