P.S. Может быть, неудобно писать «любящая»? Тогда — простите! Но ведь должна же я любить кого-нибудь, а у меня только и есть, что Вы да миссис Липпет. Так что Вы уж потерпите, ее я любить не могу.
Дорогой длинноногий дядюшка!
Посмотрели бы Вы, как мы учимся. Каникул будто и не было. За последние четыре дня я вбила себе в голову пятьдесят семь неправильных глаголов, — надеюсь, они останутся там и после экзаменов.
Многие ученицы продают свои учебники, но я свои хочу сохранить. Потом, когда я кончу, все мое образование будет стоять на полке, и если мне понадобится что-нибудь — я всегда смогу это найти. Гораздо легче и удобней, чем запоминать все.
Джулия Пендльтон зашла ко мне сегодня вечером и пробыла с добрый час. Она завела разговор о семьях, и я не могла переменить тему. Ей во что бы то ни стало понадобилась девичья фамилия моей матери. Ну можно ли задавать такой вопрос человеку, воспитанному к приюте? У меня не хватило смелости сказать правду, я пробормотала: «Монтгомери». Тогда она осведомилась, принадлежу ли я к Монтгомери из Вирджинии или из Массачусетса.
Ее мать — Резерфорд. Семья эта прибыла в Ноевом ковчеге и связана родством (точнее — свойством) с Генрихом VIII. Со стороны отца их род можно проследить до Адама. На самых верхних ветвях генеалогического древа ютятся ее предки с шелковистой шерстью и особенно длинными хвостами.
Собиралась написать милое, веселое, интересное письмо, но очень уж хочется спать, и, кроме того — не о чем. У новеньких судьба незавидная.
Воскресенье.
Дорогой длинноногий дядюшка!
У меня ужасная, ужасная, ужасная новость. Но прежде, чем сообщить ее, постараюсь привести Вас в хорошее расположение духа.
Джеруша Аббот стала писательницей. Стихи под названием: «С моей башни» появятся в февральской книжке нашего ежемесячника, на первой странице. Это очень большая честь для новенькой. Преподавательница английского остановила меня у церкви и сказала, что стихи очень хорошие, только в шестой строке не выдержан размер. Я пошлю Вам журнал, если хотите.
Постойте, нет ли у меня еще чего-нибудь приятного? Ну, как же! Я учусь кататься на коньках и уже могу немножечко проскользить без посторонней помощи. Кроме того, я умею спускаться по канату с потолка и прыгаю через планку на высоте три фута шесть дюймов. Скоро будет и четыре.
Сегодня утром мы слушали вдохновенную проповедь епископа Алабамского на текст: «Не судите, да не судимы будете». Он говорил, что надо прощать другим слабости и не огорчать людей осуждением. Хотела бы я, чтобы Вы его слышали!
Сейчас ослепительно-солнечный день, на елях сверкают сосульки, все сгибается под бременем снега, а я сгибаюсь под бременем горя.
Итак, новости. Смелее, Джуди! Говори. Вы в xopoшем настроении? Да? Так вот: я провалилась по математике и по латыни. Теперь я занимаюсь ими отдельно и буду держать переэкзаменовку через месяц. Мне очень грустно, если это Вас огорчает, но сама я не очень горюю, ведь за это время я узнала столько всяких вещей! Я прочла семнадцать романов и целые пуды стихов. Книги самые нужные: «Ярмарка тщеславия», «Ричард Феверел»,[3] «Алиса в стране чудес», эссе Эмерсона, «Жизнь Вальтера Скотта» ее написал Локкарт, первый том «Римской империи» (это Гиббон) и половина «Жизни Бенвенуто Челлини». Разве не замечательно?
Как видите, я стала гораздо образованнее, чем если бы только зубрила латынь. Простите ли Вы меня, если я пообещаю больше никогда не проваливаться?
Дорогой длинноногий дядюшка!
Пишу дополнительное письмо в середине месяца, потому что сегодня мне очень одиноко. Ночь — бурная, снег так и летит. Все огни погашены, но я выпила черного кофе и уснуть не могу.
У меня сегодня были к ужину Салли, Джулия, Ленора, сардинки, булочки, салат, помадка и кофе. Джулия сказала, что она хорошо провела время, а Салли осталась помыть посуду.
Я могла бы с большей пользой провести вечер за латынью, но я и так прилежно занимаюсь. Мы прошли Ливия и «De Senectute», а теперь заняты «De Amicitiae».[4]
Надеюсь, Вы согласны представить себе, что Вы — моя бабушка? У Салли есть бабушка, у Джулии и Леноры — даже по две, и они сегодня их сравнивали. Ах, если бы у меня была хоть одна, это — такое почтенное родство! Так что, если Вы не против… Вчера в городе я видела прелестный чепчик с кружевами и лиловыми лентами. Непременно подарю его Вам, когда Вам исполнится восемьдесят три года.
Это церковные часы бьют двенадцать. Кажется, я клюю носом. Спокойной ночи, бабушка.
Дорогой длинноногий дядюшка!
Изучаю латинскую прозу. Изучала. Буду изучать. Изучала бы. Переэкзаменовка назначена на семь часов в следующий вторник.
Или я выдержу, или ЛОПНУ… В ближайшее время Вы услышите, что я счастлива и свободна или — разбита вдребезги.
Когда все минует, напишу Вам почтительное письмо. Сейчас у меня экстренное свидание с ablativus absolutus.[5]
Уважаемый мистер Смит!
Вы не отвечаете ни на один вопрос и не выказываете ни малейшего интереса к тому, что я делаю. Вероятно, Вы — самый отвратительный из отвратительных попечителей, образование же мне даете не потому, что я Вам хоть как-то важна, а из чувства долга.
Я ничего не знаю о Вас. Я даже не знаю Вашего имени. Очень неприятно писать не кому-то, а чему-то! Ничуть не сомневаюсь, что Вы бросаете мои письма в корзинку, даже не читая их. Отныне буду писать Вам только о работе.
Переэкзаменовки по латыни и геометрии состоялись на прошлой неделе. Обе я выдержала и теперь свободна.
Дорогой длинноногий дядюшка!
Я — низкий человек!
Пожалуйста, забудьте о том письме, которое я послала Вам на прошлой неделе — мне было так плохо, одиноко, и горло болело. Я и сама не знала, а у меня начинались и грипп, и ангина, и масса всяких хворей. Сейчас я в больнице уже шесть дней. Сегодня первый раз мне позволили сесть и взять перо в руки. Главная сестра — очень строгая. Я все время думаю о Вас, и не поправлюсь, пока Вы меня не простите.
Представьте, как я выгляжу в компрессе, с кроличьими ушами. Неужели Вам меня не жалко? У меня распухли железки под языком. Целый год изучала физиологию и не знала, что они там есть! Какая тщета — образование!
Больше писать не могу, слабею, если не ложусь. Пожалуйста, простите меня за наглость и неблагодарность! Меня плохо воспитали.
