слово поддержки от Жюльена!
Но Жюльен был тяжело болен — Колен сказал ей, что у него воспаление мозга.
Как недавно еще она была свободна и ждала Жюльена!
Она так крепко зажмурила глаза, что перед ней замелькали красные точки.
Все это только сон — она проснется у себя дома!
Мотор остановился около высокой стены, расположенной полукругом, в каменную неприступность которой врезались две узкие калитки.
Лукан помог Саре выйти. Шоссе тянулось и по ту сторону стен, ослепительно сверкая на солнце; красные, как кровь, маки росли по его краям.
— Мужайтесь, — прошептал Лукан, ласково поддерживая ее под руку и подталкивая по направлению к одной из калиток. — Стоит только перешагнуть…
Но мужество оставило Сару, в эту последнюю минуту безумный, непреодолимый ужас сковал ее члены.
— Я невинна, я невинна, — шептали ее губы.
Лукан обхватил ее за талию и через ее плечо с беспокойством взглянул на конвойных, которые переминались с ноги на ногу, прокашливались в смущении и старались не смотреть в их сторону.
Крепкое объятие Лукана заставило Сару прийти в себя: оно напомнило ей объятие Жюльена в момент расставания, когда он страстно прижимал ее к своему сердцу, не переставая твердить:
— Моя жена, мое счастье, моя единственная!
Потом она увидела его лежащим на полу, и красная кровь, похожая на эти придорожные маки, заливала подножье статуи… Потом пришел его отец и сказал ей, что она своим мелочным тщеславием убила Шарля.
Зачем позволила она Шарлю снова войти в ее жизнь?
Минутная слабость или правда — тщеславие?
Значит, хотя она и не убивала, она виновница его смерти. Она высвободилась из объятий Лукана и спокойно посмотрела на него, а когда он поднес к своим губам ее руки, она улыбнулась ему своей прежней улыбкой.
— Прощайте, и благодарю за все, — сказала она ему, переступая через порог калитки, которая захлопнулась за нею.
ГЛАВА XIX
Пассажиры маленькой яхты, снятой Коленом, производили в совокупности странное впечатление: они прямо ненавидели друг друга и объединялись только у ложа бесчувственного Жюльена.
Во-первых, доктор Варрон, худощавый человек, мрачного вида, циник и заядлый морфинист, или упорно молчавший, или отпускавший злобные, язвительные замечания; затем капитан, подозрительно и агрессивно настроенный, и, наконец, сам Доминик Гиз, терзаемый тревогой и все время начеку, чтобы не забыть принятой на себя роли. Поистине это был корабль, одержимый нечистой силой, над которым носились злобные испарения преступных душ его пассажиров.
Колен раздобыл эту яхту у одного из своих знакомых, с которым его связывали не только обычные дружественные отношения: несколько лет тому назад Колен, благодаря своей опытности и связям, спас этого человека от неприятных последствий разоблаченных злоупотреблений.
— Уступите мне вашу яхту на месяц или на два, — медоточиво запел Колен в телефонную трубку, — для хороших знакомых, близких мне людей, которые находятся в затруднении. Мне нет надобности объяснять вам это подробнее, — вы по опыту знаете, что значит превратность судьбы.
Приятель, который и своей свободой, и своим состоянием был обязан исключительно Колену, немедленно дал свое согласие, телеграфировал своему капитану и предоставил Колену полную свободу действий.
Очевидно, капитан Росер давно привык к такого рода отправлениям, без определенного порта в виду; во всяком случае, он ни о чем не расспрашивал.
Варрон походил на него, в этом отношении; «живи и давай жить другим» — звучало для этого малодушного закоренелого морфиниста как «умирай и давай умирать другим», и он никогда ни во что не вмешивался из боязни недоразумений.
Он тоже, хотя и менее непосредственно, был находкой Колена. В высшей степени забавно следить за тем, как проводятся в жизнь замыслы сильных мира сего, по крайней мере, те из их замыслов, которые могли бы запятнать их непорочную репутацию и которые требуют для своего осуществления несколько ржавых орудий, находящихся, как это и полагается, в менее чистых руках, руках людей, настолько обездоленных, что повелевающие ими сверху даже не подозревают об их существовании.
В этого рода делах обязанности строго классифицированы: инициатор, который всегда пользуется богатством и всеобщим уважением, имеет среди своих подчиненных кого-нибудь, кто ему чем-нибудь обязан, который, со своей стороны, знает о ком-нибудь другом нечто такое, что не подлежит оглашению; от этого третьего зависит четвертый, тоже не вполне уверенный в своей правоте перед законами, и т. д., пока в самом низу этой своеобразной иерархии мы не наталкиваемся на «беднягу», который беспрекословно выполняет самую грязную работу и замыкает, таким образом, этот порочный крут. Верх и низ не имеют представления друг о друге и входят в соприкосновение, только если этого требуют их взаимные темные выгоды.
Варрон принадлежал к самому последнему разряду, он был именно таким «беднягой»; это не мешало ему довольно удачно врачевать Жюльена, если старый Гиз успевал вовремя отнять у него морфий.
Жюльен все время находился в беспамятстве и не знал, что взволнованный процессом Сары Париж интересуется им и что в тех кругах общества, где он с ней вращался, всесторонне обсуждается печальное «увлечение молодого Гиза».
— Какое счастье, что он успел уехать в Тунис не дождавшись этой ужасной развязки!
Ходили слухи, что он вернется, чтобы лично защищать Сару, и такой романтический финал был очень популярен в глазах широкой публики.
Но вскоре стало известно (министерство иностранных дел даже подтвердило это официально), что он опасно болен, настолько опасно, что не может приступить к исполнению своих обязанностей и находится в отпуске.
Колен был высшим авторитетом во всем, что касалось Жюльена; он получал свои сведения непосредственно от г-на де Сун.
Сентиментальные души приписывали болезнь Жюльена его неудачному роману, тому ужасному нравственному удару, который он испытал, узнав, что обожаемая им женщина всегда любила другого.
Между тем болезнь Жюльена затягивалась, несмотря на самоотверженные заботы Гиза и Варрона, которые врачевали его тело в то время, как Сара жертвовала своей свободой для спасения его репутации.
— Почему его не перестает лихорадить? — со скрытым раздражением допытывался Гиз у Варрона.
