– Зачем спрашивать, разве вы не чувствуете?
– Дайте мне это почувствовать, – сказал Пан, кладя руку ей на сердце, и ей показалось, точно этой рукой он отнял у нее сердце и взял его себе.
Он вытащил шпильки из ее волос, они упали и окутали их лица теплым, пахучим покрывалом.
– Ты моя, мы принадлежим друг другу, – тихо сказал он.
– О Пан, никогда не покидайте, не отталкивайте меня!
– Я буду ничто, если потеряю вас, – мрачно сказал он, – но вы…
– О, как вы можете так говорить? – воскликнула Дора с дрожью оскорбления в голосе. – Как можете вы сомневаться во мне? Вся жизнь моя в ваших руках, делайте с ней, что хотите. Я никогда не полюблю больше так, как люблю вас. Я никогда не могла бы полюбить другого. Все, что я перечувствовала и выстрадала, было через вас; каждый час, каждую минуту были только вы, вы один; как же вы можете сомневаться во мне?
– Это потому, что я так боюсь, – сказал он хриплым голосом и склонил голову так, что она коснулась ее колен.
Она нежно посмотрела на него, и в этом взгляде была и страсть, и жалость к нему. Она подняла его голову, и губы их коснулись. Ее любовь, ее полная покорность зажгли в нем такой порыв страсти, что он схватил ее лицо и прижал свои губы к ее губам в таком неистовом, в таком безумном поцелуе, что она даже вскрикнула. Но он заглушил этот крик новым поцелуем, прильнул к ее губам и долго не отрывался от них, как будто хотел выпить из нее ее кровь, биение ее сердца, все ее существо.
– Да, это любовь, – сказала наконец Дора. – Дотроньтесь до моего сердца.
Пан провел дрожащей рукой по своим глазам. Ему казалось, что голос ее долетел откуда-то издалека. Он положил руку ей на сердце: оно билось, как мятежное пламя.
– Дора, – прошептал он.
– Мне кажется, я рождена, чтобы любить вас, только для этого. О, если бы я могла умереть сейчас, такой безгранично счастливой. Пан, помните ли вы стихотворение «В фруктовом саду», которое мы с вами читали в библиотеке в Гарстпойнте? Вот бы теперь его прочесть! Тогда я ничего не знала. Теперь я понимаю, что это значит: «Жизнь через край бурлит, грозя умчаться». Желать того, кого мы любим; любить, даже если страдаешь. О Пан, неужели наступит день и мы проснемся и увидим, что этот час прошел? Неужели он никогда не вернется, и мы никогда не переживем его вновь? Один только час, он миновал – и жизнь, поглотив его, потекла дальше…
Пан обнял ее, и они сели, опершись о дерево, щека к щеке.
– Да, я помню, – нежно сказал он. – Я, как сейчас, вижу библиотеку, огонь в камине, вас, белую и золотую, ваши блестящие глаза, как жасминовые листья, и отблески в них от огня, словно маленькие звездочки. Нам и тогда казалось, что мы любили, но теперь…
Она обвила руками его шею, взъерошила его густые короткие волосы.
– Кто помнит? – сказал он.
– Мы в фруктовом саду, – почти прошептала Дора.
Она вздрогнула от красоты произносимых слов, прижалась к Пану и продолжала:
– Теперь рано светает, – сказал Пан. – Месяц побледнел…
– Я не хочу, чтобы эта ночь умерла; я хочу, чтобы ты любил меня еще.
Она, полушутя, нервно смеясь, набросила на них обоих завесу своих волос.
– Люби меня, целуй меня, клянись, что вечно…
– Вечно. Слушай, Дора! Эта ночь наша, отдай ее мне вполне, сделай ее незабвенной для нас обоих. Дай мне целовать тебя до зари. Клянусь тебе всем, что есть святого на свете, ты никогда об этом не пожалеешь. Клянусь, я буду добр к тебе, Дора!
Она немного отстранилась от него; стыдливый страх боролся в ней с обожанием; она на минуту почувствовала себя смущенной.
Где-то вспорхнула птичка. Пан беспокойно задвигался; при лунном свете его лицо казалось бледным, глаза блестели.
Она прошептала его имя, и он прижал ее к себе.
– Дора… наша ночь… скоро заря…
Они пошли, обнявшись, по мягкой, сочной траве. Впереди них выросла и скрылась тень. Дора слегка вскрикнула и услыхала успокаивающие слова Пана:
– Ничего, дорогая!
Он прошел вперед, раздался стук копыт, блеснули испуганные глаза; жеребец бросился в сторону, Пан вскрикнул и упал.
Дора опустилась перед ним на колени:
– Дорогой, ты ушиблен? Он не отвечал.
Она позвала опять, обвила рукой его шею и приподняла его. Глаза его были закрыты; на виске виднелось темное пятно; оттуда тонкой струйкой сочилась кровь.
