ухмыляясь.
Джамал поднялся наверх, постучал в дверь спальни, подождал, когда его пригласят.
— А, вот и он, — сказал Джек, когда он вошел. — Именно об этом мальчике я вам рассказывал. Новенький. Входи, дружок, не стесняйся. Мы же не стесняемся.
Джамал закрыл за собой дверь, нащупал диск в куртке: слава богу, никуда не делся. Отец Джек и еще какой-то дядька смотрели на него голодными глазами.
Да, только этого не хватало!
— Слушай, старик, — сказал он, — тебе вряд ли захочется.
— Да неужели? — В тоне Отца Джека зазвенели злые нотки.
— Конечно, нет. — Джамал начал быстро соображать. — У меня там герпес. Просто сплошной нарыв. Я ведь могу тебя наградить. Оно тебе надо?
Отец Джек смотрел на него, пытаясь определить, врет он или нет. Потом отвернулся, жестом приказывая уйти.
— Пошел отсюда, — произнес он явно разочарованно. — В следующий раз. — В словах слышалась угроза.
Джамал закрыл за собой дверь, облегченно вздохнул, постоял на площадке перед дверью.
В следующий раз.
Он очень надеялся, что следующего раза не будет.
В огромном магазине беспокойное море снующих туда-сюда людей. Донован щурится от бьющего в глаза света, улыбается собственным мыслям. Прямо среди этого людского моря у него где-то внутри снова появляется ощущение счастья, растет-растет и теплыми волнами расходится по телу. Когда-то он мечтал об этом ощущении счастья и умиротворения. Тогда, правда, не предполагал, что не только найдет его, но и будет купаться в нем каждый день. Он смотрит сверху на сына, снова улыбается. Дэвид, задрав голову, улыбается в ответ. Теплые-теплые волны разливаются по всему телу.
Таким он помнит этот день.
Губы произносят слова — каждый раз одни и те же:
— Хорошо. Так что же ты хочешь купить?
— Духи, — слышит он в ответ. — Пап, это привидения? — Голос Дэвида звенит и эхом откликается в туннеле времени.
Отдел духов — просторный зал, отражающийся в бесчисленных зеркалах сверкающими хромированными поверхностями и золотом. Безупречный макияж продавщицы, которая встречает их профессионально теплой улыбкой. Донован радостно улыбается в ответ. Он пока еще счастлив. Шестилетний Дэвид восхищенно крутит головой, открывая и закрывая свой первый в жизни кошелек, шевелит губами, пытаясь прочитать названия: «Живанши», «Версаче». Донован улыбается их с сыном отражению в зеркале.
Слышит свой голос:
— Сын хочет купить своей маме на день рождения какие-нибудь хорошие духи.
В этих словах ничего необычного. Ни намека на трагедию.
Девушка за прилавком улыбается, поворачивается к полкам позади себя. Потом говорит:
— Решил сам приобрести…
Вопрос — такой простой, такой незамысловатый.
Донован ждет окончания фразы. Но вопрос так и остается незаконченным, повисает в воздухе. Он оборачивается.
Дэвида рядом нет.
Он начинает искать. Сначала злится за то, что сын убежал, про себя готовясь отчитать ребенка — эти слова просто скрыли бы облегчение при виде сына. Сердито обходит колонны, зовет:
— Дэвид!
Внутри поднимается паника. Его бросает то в жар, то в холод, по телу бегут противные мурашки.
— Дэвид!
Ничего. Только отражающиеся в бесчисленных зеркалах сверкающие хромированные поверхности и золото.
Он бросается назад, надеясь найти его у прилавка.
Там его тоже нет.
Задает вопрос продавщице, сердце в груди колотится, как сумасшедшее, не хватает воздуха:
— Вы видели его? Сына моего видели?
Девица хмурится, качает головой. Выражение лица перестает быть совершенным.
Он бешено озирается вокруг. Врывается в толпу, ныряет в бесконечное людское море; расталкивая людей, плывет против течения, не обращая внимания на локти, окрики. Его голос несется над толпой, перекрывая ее шум и рокот:
— Дэвид! Дэвид!
Останавливается как вкопанный. Озирается.
Пустота.
На него начинают обращать внимание охранники. Двое подбегают, довольные, что наконец смогут поработать. Он говорит, говорит. Они слушают. Он словно извиняется:
— Нет-нет, я уверен, что с ним ничего не произошло. Возможно, он просто отошел куда- то и заблудился. Я напрасно трачу ваше время…
Но его выдает голос. Охранники ходят, ищут.
Он так и стоит столбом, моля Бога, чтобы сын нашелся. Люди останавливаются, смотрят. Яркий свет освещает всё и всех вокруг. Кроме Дэвида.
Он опускает глаза, видит кошелек.
Кошелек сына — распластавшийся на полу, с высыпавшейся из него мелочью, которая валяется вокруг.
Внутри нарастает ужас. Боль деревянными молотками рвется наружу. Оглушенный, раздавленный, он силится разглядеть лицо сына, пока его не унесло людское море.
Потом его собственная фигура становится все меньше и меньше, пока не растворяется, не исчезает совсем. Наваливается темень, закрывает все вокруг, глушит звуки, не дает пошевелиться.
И чернота.
Он открыл глаза. Его бил озноб.
Он в домике в Нортумберленде, на самом краю Англии, в комнату проникает слабый свет. Очередное тяжелое утро, решил он. Потянулся, зевнул. Опять этот сон. Видение преследует, не оставляет. С закрытыми глазами он протянул руку за виски, теперь привычным лекарством от ночных кошмаров. Нащупал бутылку, чтобы выпить прямо из горла, открыл глаза.
Он полулежал на диване. Перед ним ноутбук, мобильник, вокруг — груды бумаг и дисков. Он огляделся. На улице еще не стемнело. Наверное, он заснул во время работы.
— Я должен увидеть все, над чем работал Гэри Майерс, — сказал он своему бывшему главному редактору, когда она приехала к нему во второй раз, уже без провожатого.
— Конечно, — ответила она. — Приезжай в редакцию.
