А он наблюдает. И ждет.
Он видел, как к ней ненадолго заходят знакомые, потом уходят, и представлял, какие пошлости ей говорят.
«Не переживай так, дружок. Скоро он найдется. Все будет хорошо».
«Наверное, он просто на пару дней куда-то уехал. Конечно, он тебе позвонит».
«Может быть, у него появилась какая-то женщина. Откуда тебе знать? Он ведь еще совсем не старый».
Пустая болтовня и пошлость. Бесполезные разговоры — они только отвлекают, мешают услышать тревожные сигналы, которые посылает сердце: отец в беде, с ним что-то произошло, произошло нечто ужасное.
А тут еще полиция заглянула. Наверное, были личные заверения. Мы, дескать, делаем все возможное, все, что в наших силах, но… Газеты только об этом и пишут.
Он продолжал наблюдение за окном, в котором горел свет, представлял, как она мечется по комнате, не в силах смотреть телевизор, слушать радио, читать. Не в силах расслабиться, не в силах разумно мыслить.
Он сознавал свою над ней власть и от этого чувствовал возбуждение. Он мог бы запросто, если бы захотел, подойти к подъезду, позвонить в квартиру и все ей рассказать. Ответить на все вопросы.
Если бы только захотел. Но он не хочет.
Он упивался этой властью.
Она бодрила, придавала сил. Он чувствовал себя дирижером оркестра ее отчаяния.
Свет в гостиной погас. Через несколько секунд зажглось окно в спальне.
«Вряд ли тебе удастся уснуть, — шептал он вкрадчиво, будто сидел у ее кровати. — Не придет к тебе, милая, сон, пока ты так дергаешься. А дергаться ты будешь еще очень-очень долго…»
Окна спальни погасли. Квартира погрузилась в темноту.
Он снова улыбнулся, блеснув синим зубом. Слабый уличный свет заиграл на бритом черепе. Вставил наушники, нажал на кнопку.
«Мистерии Сатаны» — настоящий блэк-метал норвежской группы.
Адская музыка.
Руки на руле начали отбивать тяжелый ритм, мысли тут же куда-то унеслись.
Эти ребята прямо на сцене совершают жертвоприношения — режут животных. Когда их солист по имени Смерть покончил с собой, ударник группы сделал себе ожерелье из фрагментов его черепа, а гитарист сварил и съел кусочки мозга. А потом гитариста убил басист.
Не музыка, а просто темень, чернота какая-то. Уж если ему что-то нравилось в этой жизни, то именно такая музыка. Он получал от нее истинное наслаждение.
Он по-прежнему не спускал глаз с окон, но мысли были далеко.
Он приготовился провести здесь ночь.
Донован вздрогнул от телефонного звонка и посмотрел на аппарат, стоявший на диване.
Такой, казалось бы, незначительный предмет, а какие важные решения с его помощью приходится принимать. Он сделал глубокий вдох и поднял трубку.
— Джо Донован, — произнес он после некоторого колебания. — Слушаю вас.
Трубка молчала.
Донован подождал.
На другом конце в трубку дышали так, будто репетировали, что и как сказать. Потом трубка ожила:
— Это точно Джо Донован?
Неуверенный мальчишеский голос.
— Да, это я.
Снова молчание. Донован снова подождал.
— У меня, старик, кое-что для тебя имеется. Пришлось здорово повозиться, так что просто так не отдам. Готовь бабки.
Донован улыбнулся, почувствовал волнение, два года не дававшее о себе знать.
— Что ж, давай обсудим это дело.
6
Под дождем и без того мрачный жилой микрорайон в западной части Ньюкасла казался еще более унылым.
Несколько двухподъездных девятиэтажек с потрескавшимися, осыпающимися серыми стенами — остатки последнего слова архитектуры шестидесятых, когда они казались домами далекого будущего, посреди заросшей кустарником заплатки с редкими деревьями, призванными представлять городскую зелень, — больше походили на убогий спальный район для работяг эпохи советского тоталитаризма. Под ними — постепенно приходящая на смену новая одноэтажная застройка. Тут же рядом в лабиринте грязных улочек и закоулков, как после апокалипсиса, — заплеванные детские площадки и покосившиеся, местами обгоревшие хибары с закрытыми кривыми ставнями — отстойник для тех, кого принято считать антисоциальным элементом. В свое оправдание власти обосновывают существование подобных мест высказыванием Маргарет Тэтчер двадцатилетней давности о том, что такого понятия, как общество, в природе нет.
Трущобы Вест-Энда — западной части Ньюкасла. Земля, которая плодит чудовищ.
Здесь люди влачат жалкое существование. Родители живут в грязи и нечистотах, их мало заботит, получат ли их дети хоть какое-то образование и в каких условиях будут жить. Отпрыски идут на преступления, спят с отцами и матерями, родными братьями и сестрами, ненавидят все и вся. Наркотики. Ничего святого.
Место, от которого мурашки по коже. Ночной кошмар наяву.
Кинисайд стоял на пустыре позади покрытого копотью дома с закрытыми ставнями. Он старался держаться как можно ближе к стене, тщетно пытаясь не попадать под дождь. Дорогое черное пальто застегнуто на все пуговицы, воротник поднят. Руки в карманах.
Его заставляют ждать. А он этого очень не любит.
Он говорил об этом всем своим видом.
Откуда-то справа прямо из дождя вынырнула фигура. Небольшого роста, бедно одетый человек торопливо пересекал пустырь между Тайном и задними стенами домов, поросший редкими низкорослыми тощими деревьями и пожухлыми грязно-желтыми сорняками, перепрыгивая через лужи и размокшие собачьи кучки.
Кинисайд, не мигая, мрачно наблюдал. Человек подошел. Остановился, дрожа от холода.
Ему было под сорок, но выглядел он гораздо старше. На нем были джинсы, дырявые кроссовки, он кутался в пальто размера на три больше. Дождь делал его еще более жалким.
— Опаздываешь. — Голос звучал монотонно, почти без эмоций, но в нем угадывалась плохо скрываемая угроза.
— Прошу меня простить, мистер Кинисайд. — Человечек нервно сглотнул, дернулся, будто ожидая удара. — Пришлось с работы бежать бегом…
Кинисайд сверлил его своими глазами-лазерами.
— С работы? — Он рассмеялся отвратительным смехом. — Ты работаешь прежде всего на меня. Заруби это на носу — на меня! И по улицам-то ходишь только потому, что это позволяю тебе делать я. Понятно?
Майки повесил голову, кивнул.
— Вот и славно.
Кинисайд быстро охватил взглядом пустырь, проверяя, нет ли вокруг шпионов, кто мог бы
