опоздание.
Из-за всех этих слухов о служебном расследовании, работе антикоррупционного комитета и убийства журналистки приходилось, стиснув зубы, обуздывать рвущиеся наружу эмоции. Ему это удавалось, потому что впереди маячила конечная цель. Как только Хантли выполнит свою задачу, он бросит все это к чертям собачьим — для него начнется совершенно другая жизнь.
Держаться помогали собранная дорожная сумка и паспорт на другую фамилию.
А еще билет на самолет.
В один конец.
В новую жизнь.
Наверное, он все-таки будет скучать по жене и детям, но они могут приехать к нему потом. Когда он устроится на новом месте.
Может быть.
А пока приходится ждать.
Он снова посмотрел на часы и теперь уже разозлился по-настоящему. Поднял глаза и увидел, что к нему ленивой походкой приближается Майки Блэкмор — с таким видом, будто времени у него полно и торопиться некуда.
Кинисайд не поверил собственным глазам: Майки не летит сломя голову! К горлу подступала злоба. Хотелось подскочить к этому ублюдку, избить его до крови, башку ему оторвать…
Но он сдержался.
Майки подошел, остановился.
— Где ты, черт возьми, болтаешься? Опаздываешь!
При первых словах Майки по привычке вздрогнул, но потом принял прежний вид.
— С работы не мог уйти, — сказал он безразлично. — Сюда пешком из Гейтсхеда вообще-то далековато.
Кинисайд почувствовал, как кровь бросилась в лицо.
— Ты, мерзавец, еще огрызаешься! Твое дело приходить вовремя.
Майки промолчал.
— Ты меня понял?
Майки улыбнулся.
— Я сказал что-то смешное?
— Нет.
Кинисайд задохнулся. Что-то во всем этом было не так. Потом понял: Майки его не боится.
Кинисайд схватил его за лацканы пальто, развернул и сильно прижал к стене.
— Издеваться вздумал?!
— Нет… — Майки качнул головой.
— Точно? — Кинисайд еще раз сильно стукнул его о стену.
В глаза Майки вернулся страх.
— Так-то оно лучше…
Он ткнул Майки кулаком в живот. Тот упал на землю.
Кинисайд глянул сверху на скорчившуюся на земле фигуру и почувствовал, как в нем поднимается прежняя ярость, угрожая выплеснуться наружу. Он пнул Майки ногой в ребра.
— Что, по-прежнему меня боишься?
Майки вскрикнул от боли.
Еще один пинок туда же.
— По-прежнему меня уважаешь?
Майки снова вскрикнул.
— Что ты сказал? — Очередной пинок. — Не слышу…
— Да… — с трудом произнес Майки.
Кинисайд посмотрел на него сверху вниз, потом облокотился о стену, чтобы восстановить дыхание.
И взять себя в руки.
— Вот и славно, — сказал он. — Так-то лучше… — Адреналин понемногу оседал.
Держась за ребра, Майки попытался сесть, лицо перекосилось от боли.
— Ну? Что принес?
Трясущейся рукой Майки залез в карман, вытащил помятый коричневый конверт и протянул Кинисайду. Тот открыл его, пересчитал банкноты.
— Что это? — Внутри снова заколыхалась злоба. — Здесь же почти ничего нет.
Майки молчал, надрывно дыша.
— Где остальные?
— Это все…
Кинисайд отступил на шаг, попробовал успокоиться.
— Все, говоришь? — хмыкнув, процедил он сквозь зубы. — Забыл, что у тебя условное освобождение? Что ж, у тебя был выбор. Сегодня же звоню твоему шефу в полиции.
— Давайте звоните… — Майки даже не пошевелился.
Кинисайд отшатнулся, словно от удара:
— Что ты сказал?!
— Звоните, — повторил Майки между хриплыми вздохами. — Мне теперь все равно. Я ему расскажу, чем вы занимаетесь.
Кинисайд громко хохотнул:
— Неужели? Кто тебе поверит? В полиции такие сказки слушают каждый день.
Майки ухватился за стену, медленно поднялся и глянул на Кинисайда с нескрываемой злобой.
— Может, и рассказывают, мне все равно. — В его глазах стояли слезы. — Делайте что хотите.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Я скажу ему, чем вы занимаетесь… и не только об этом… — бросил он через плечо и медленно побрел прочь.
Кинисайд стоял столбом и смотрел ему вслед. Что он сказал? И не только об этом? Кого или что он имеет в виду? Хантли? Похищение? Убийство журналистки?
Он хотел броситься за Майки, размозжить ему голову об асфальт, бить, пока от него мокрого места не останется.
Хотел закричать.
Впиться ногтями в собственную кожу, разорвать, вывернуть наизнанку.
Он постарался дышать глубоко и размеренно, чтобы успокоиться.
Нечего паниковать. Эта мразь просто блефует. Он ничего не знает.
И не может знать. Кинисайд принялся думать о собранной дорожной сумке. О новом паспорте на другую фамилию. О билете на самолет.
По дороге обратно на работу он не выпускал из головы эти образы, хватаясь за них, как утопающий за брошенный ему спасательный круг.
Нет зрелища печальнее на свете, подумалось Амару, чем ночной клуб днем.
Даже если до наступления темноты он работает как бар.
При дневном свете не скроешь сломанную мебель, потертый, весь в пятнах ковер, дешевую отделку, обшарпанные стены — все, что не так заметно в полумраке. В зале в беспорядке стояли столы и стулья. Пустая неосвещенная сцена в глубине с длинным помостом навевала тоску, потому что напоминала скорее место, где вешают, а не веселят. Спертый воздух: смесь перегара, табачного дыма, пота, несбывшихся надежд и отчаяния.
Бар смотрелся не лучше, что, впрочем, соответствовало настроению и самочувствию Амара.
«Дыра» была одним из нескольких гей-баров, расположенных между Вестгейт-роуд и Железнодорожной улицей. Обычно это место называли розовым треугольником.
Амар остановился у стойки, огляделся. В зале сидели несколько завсегдатаев, которые зашли сюда во
