золотистый локон и, подтянув к себе, заставил лечь.
– Ты думал, я сбежала? – усмехнулась она, прижимаясь к нему.
Он провел губами по нежному изгибу ее шеи.
– Я думал, что опять потерял тебя, проиграв своему сопернику по другую сторону коридора.
– Как тебе не стыдно, Дженсон Карлайл, называть нашего сына соперником! – возмутилась Сарина.
– Но так оно и есть, – настаивал Дженсон. – Он требует твоего присутствия гораздо чаще, чем я.
– Сейчас он сладко спит, сэр, и я полностью в вашем распоряжении.
– Правда, Сарина? – пробормотал он, жадно целуя ее.
В ответ она обняла его и с силой прижалась. Она водила руками по его спине, разглаживая напряженные мышцы и лаская атласную поверхность его кожи.
– Ты истинная сирена, мой ангел, – выдохнул Дженсон и приподнял голову, чтобы заглянуть в ее пылающие от страсти глаза.
Она приоткрыла рот, прося еще одного поцелуя, и он с удовольствием подчинился. Несколько мгновений спустя она разомкнула руки и прошептала:
– Люби меня, Дженсон. Пожалуйста, люби меня!
Он провел кончиком языка по ее губам, и она вздрогнула.
– Этого хочет мой ангел? – спросил он. – М- м-м… Этого он желает?
– О да, – вздохнула она, – да!
Когда его рот вновь слился с ее ртом, его руки начали свое волнующее путешествие по волнам ее тела, и огонь страсти послушно следовал за его пальцами.
Она ласкала и гладила его и жаждала ощутить внутри себя. Она хотела, чтобы он пронзил ее насквозь, приковал к себе и так и остался. Она хотела чувствовать, как он проникает все глубже и глубже, пока они не перестанут различать, где начинается одно и кончается другое тело.
– О Дженсон, люби меня! – воскликнула она. – Люби меня сейчас!
Он приподнялся. Как всегда, завораживающая красота ее лица заставила его помедлить. Ее пальцы сомкнулись на источнике его мужественности, и он закрыл глаза и позволил ей вести себя в долгожданное тепло. Медленно скользя по шелковистой влажности ее тела и чувствуя, как она открывается перед ним, он внезапно задрожал. Никогда раньше он не любил так сильно! Никогда раньше его чувственный голод не сочетался с желанием оберегать, лелеять, все разделить с другим человеком. Сжимая в объятиях Сарину, он полностью отдался ей.
Связанные взаимной страстью, они кидались вперед и отступали, льнули друг к другу и отстранялись. Сарина, как могла, помогала ему еще глубже проникнуть внутрь ее тела. Вцепившись в его плечи, она вздрагивала при каждом новом толчке, рождавшем огонь в ее лоне.
Ее захлестнула знакомая волна сладкой муки. Ноги ослабели, отяжелели веки, и она застонала, а пылавший внутри огонь превратился в тугую звенящую спираль. Это ощущение ширилось и возрастало, поднимая ее в бесконечность.
Как только Дженсон почувствовал ее состояние, он поспешил, чтобы и самому достичь неземных высот.
Первой пошевелилась Сарина. Приподнявшись на локте, она заглянула в любимое лицо: черные ресницы, прямая линия носа, скульптурно высеченные губы… И она вдруг подумала, что умрет, если он уйдет из ее жизни.
– Я люблю тебя, Дженсон Карлайл, – тихо сказала она. – Я люблю тебя больше, чем может любить человек, и временами это пугает меня. Но я ничего не могу с этим поделать, я не могу иначе.
К покою и радости жизни с Майклом Стивеном теперь добавились страсть и любовь, которые становились все сильнее и полнее с каждым проведенным с Дженсоном мгновением. Вот уже три недели они ежедневно проводили вместе по два часа, пользуясь сном Майкла Стивена, уходом на рынок Зена и воспалением легких бедной Бриджит Бомлей. Эти тайные свидания Сарина переживала потом мысленно вновь и вновь, а каждое расставание становилось для нее бессмысленным пробелом на ткани ее жизни. Сегодняшний день обещал быть самым тяжелым.
Дженсон уже много раз откладывал поездку в Кантон и в конце концов назначил следующий день днем отплытия, поклявшись, что в этот раз непременно уедет. Он будет отсутствовать по крайней мере два месяца, как можно нежнее и терпеливее объяснил он Сарине, потому что открытие филиала его компании в крупном китайском порту было задумано задолго до того, как Сарина вошла в его жизнь, а сейчас он уже и так отчаянно с этим запаздывал.
Позволив себе еще один долгий взгляд, Сарина выскользнула из кровати и начала одеваться. Вскоре с рынка вернется Зен, и уже пора будить Майкла Стивена.
– Сарина!
Она застегнула последнюю пуговицу на платье и отодвинула полог.
– Я ненавижу просыпаться, когда тебя нет рядом!
– Но я всегда рядом, – возразила она и присела на край кровати, взяв его за руку.
– Я знаю, это звучит глупо, Сарина, но временами моя любовь к тебе просто пугает меня.
Казалось, он высказывает ее собственные мысли. Пододвинувшись, она спросила:
– Почему?
– Потому что, черт побери, я все время боюсь потерять тебя! – Он притянул ее голову к себе на грудь. И голос его стал хриплым и низким. – Я потерял почти всех, кого любил, Сарина. Мне было пять лет, когда мой отец умер от сердечного приступа в возрасте двадцати девяти лет. Когда мне исполнилось восемнадцать, в заливе Сан-Франциско утонула моя мать. В двадцать четыре я лишился своего старшего брата, Маркхама. Он тоже умер от сердечного приступа, Сарина, в двадцать девять лет, так же, как и мой отец.
Она задержала дыхание. Кусочки головоломки начали постепенно вставать на место.
– Понимаешь, – в его голосе звучала боль, – я так долго жил, глядя, как умирают самые дорогие мне люди! Мы с моим братом Гарретом могли только гадать, была ли смерть Маркхама случайностью или в нас есть что-то такое, что непременно убьет нас в двадцать девять лет.
Сарина вспомнила, как он клялся, что не хочет иметь сына, и ее парализовал страх.
– Я пережил этот проклятый рубеж, – вздохнул Дженсон, – а сейчас и Гаррет тоже. Почему-то я думал, что, если мне исполнится тридцать, я окажусь в безопасности, словно это волшебным образом обеспечит мне бессмертие, но ты уничтожила эту уверенность, Сарина. Ты и Майкл Стивен. – Он поцеловал ее в макушку и запустил пальцы в роскошную гриву ее волос. – Поэтому я боюсь теперь потерять тебя.
Она вспомнила прощальные слова Чена и, обняв Дженсона в надежде, что ее близость облегчит его боль, повторила их.
К ее огромному удивлению, он засмеялся, и тогда напряжение покинуло ее тело.
– Я думаю, что обязан извиниться перед Ченом, Сарина. Он оказался умнее, чем я его считал. – Он легонько поцеловал ее в губы. – Мне пора, – сказал он сухо, словно, приоткрыв перед ней свою душу, теперь старался вновь возвести между ними барьер.
Дженсон оделся, обнял ее и с силой прижал к себе.
– Не смотри на меня так, – поддразнил он, – иначе я никогда не уеду. Не стоит дуться, Сарина, ты же не хочешь, чтобы я забросил свое дело и проводил все время, занимаясь с тобой любовью?
– Я бы не возражала. – Она бесстыдно провела рукой по его бедру.
Он схватил ее руку и легонько завел за спину.
– Я люблю тебя, Сарина. Запомни это и ни в чем не сомневайся, пока меня не будет.
– Ты все еще собираешься поговорить с Дином, когда вернешься?
– Вот-вот. Мы слишком долго ждали, Сарина, и, хотя мне жаль его, я хочу быть вместе с моим мальчиком, я хочу быть вместе с вами обоими.
Она еще на мгновение прижалась к нему, а затем проводила его до кухни и отперла заднюю дверь, через которую обычно впускала и выпускала его. Он с какой-то отчаянной тоской поцеловал ее на прощание и поспешно сбежал по ступеням, а потом не оглядываясь зашагал по саду.
– Я люблю тебя, Дженсон, – прошептала Сарина в пустоту, чувствуя, как возвращается знакомая боль одиночества.
Она немного постояла на крыльце, а затем, решительно тряхнув головой, вернулась в дом, чтобы разбудить сына.
Липкий туман, взявший Гонконг в осаду в начале июня, оказался полной неожиданностью для жителей города. Он протягивал толстые щупальца к скопищам джонок и прочих суденышек, петлял вокруг деревянных лачуг, ларьков и убогих лавчонок, теснящихся в ужасном беспорядке вдоль гавани, и медленно полз вверх, на Пик.
Отвратительная вонь немытых тел и отбросов, слишком долго гниющих на солнце, поднималась из доков зловонным облаком, которое не мог развеять даже прохладный ветерок. Плесень и грибы, дотоле незнакомые обитателям богатых кварталов на возвышенности, вырастали на шелковых обоях и бесценном антиквариате. Они проникали сквозь дверные или оконные щели, покрывали липким слоем зеркала, картины и хрустальные люстры и превращали даже самое лучшее постельное белье в нечто мокрое и скользкое.
Она появилась в обжитых крысами закоулках за лачугами и переполненных покупателями магазинчиках и протянула один палец, затем другой, забираясь в спящие дома и качающиеся на воде лодки. Ее рука выхватывала вначале самых маленьких, слабых и старых, вызывая крики боли у детей, ужас у их родителей и предсмертные стоны у стариков.
Она топталась в доках, и под покровом ночи первые ее жертвы были сброшены в мутные воды залива. А когда ночи стали слишком короткими, чтобы можно было втайне хоронить умерших, погребения начались и днем, и тогда страшную новость уже нельзя было скрыть.
Началась эпидемия чумы.
Эта весть наполнила страхом сердца всех обитателей острова. Некоторые сразу же бежали на материк, другие переехали повыше на гору, но большинство осталось в своих домах и стали ждать.
В Чайнатауне число умерших росло с каждым днем. Скоро у оставшихся в живых уже не хватало сил переносить мертвецов к гавани или на кладбище, и поэтому трупы просто оставляли разлагаться на улицах. Временами их собирали, словно навоз,
