- А тебе вовсе не надо в это вмешиваться. Делай вид, будто ничего не знаешь. Так с ним и держись. Спроси его... спроси... как, дескать, вам спалось?..
3. КОЧЕВНИЦЫ
Никогда еще исполненный прелести восточный фасад Шонтса не был так хорош, как наутро по приезде лорда-канцлера. Он весь точно светился, будто озаренный пламенем янтарь, а обе его башни походили на колонны из тусклого золота. Покатые крыши и парапеты заглядывали в широкую долину, где за туманной дымкой поднимались свежие травы и серебряной змейкой струилась далекая река. Юго-западная стена еще спала в тени, и свисавший с нее плющ был таким темно-зеленым, что зеленее и не бывает. Цветные стекла старой часовни отражали восход, и казалось, что внутри нее горят лампады. По террасе брел задумчивый павлин, волоча по росе свое скрытое от глаз великолепие. Из плюща несся птичий гомон.
Но вот у подножия восточной башни, из плюща, вынырнуло что-то маленькое, желтовато-бурое, как будто кролик или белка. То была голова всклокоченная человеческая голова. С минуту она не шевелилась, оглядывая мирный простор террасы, сада, полей. Потом высунулась побольше, повертелась во все стороны и осмотрела дом над собой. Лицо мальчика было насторожено. Его природную наивность и свежесть несколько портила огромная зловещая полоса сажи, шедшая через все лицо, а с маленького левого уха свисала бахрома паутины - вероятно, подлинной древности. То была мордочка Билби.
А что, если убежать из Шонтса и никогда больше не возвращаться?
И вскоре он решился. Следом за головой показались руки и плечи, и вот Билби весь в пыли, но невредимый кинулся в угол сада - в кусты. Он пригибался к земле, боясь, что сейчас стая гнавшихся за ним дворецких заметит его и подаст голос. Через минуту он уже пробирался сквозь чащу расцветающих рододендронов, а потом вдруг исчез из глаз. После странствий по грязным переходам он упивался свежестью утра, но был голоден.
Олени, что паслись в парке, поглядели на бегущего мимо Билби большими, добрыми и глупыми глазами и снова принялись щипать траву.
Они видели, как он на бегу рвал грибы, проглатывал их и летел дальше.
На опушке буковой рощи он замедлил шаг и оглянулся на Шонтс.
Потом глаза его задержались на группе деревьев, за которыми чуть виднелась крыша садовничьего домика и краешек ограды...
Какой-нибудь физиономист прочел бы в глазах Билби заметную неуверенность.
Но он был крепок духом. Медленно, быть может, не без грусти, но с мрачной решимостью приставил он руку к носу - этим доисторическим жестом юность испокон веку отстаивает свою духовную независимость от гнетущих житейских условностей.
- Ищи ветра в поле! - сказал Билби.
Мальчик ушел из Шонтса около половины пятого утра. Он двинулся на восток, привлеченный обществом своей тени - она поначалу очень забавляла его своей длиной. К половине девятого он отмахал десять миль, и собственная тень порядком ему наскучила. Он съел девять сырых грибов, два зеленых яблока и много незрелой черники. Все это не очень ужилось в его желудке. Вдобавок оказалось, что он в комнатных туфлях. Это были шлепанцы, хотя и сшитые из прочной ковровой ткани, - в таких далеко не уйдешь. На девятой миле левая разошлась снаружи по шву. Билби перебрался через изгородь и очутился на дороге, срезавшей край леса, и тут ему в ноздри ударил запах жареного сала - душа его наполнилась желудочным соком.
Он остановился и принюхался - казалось, шипел весь воздух.
- Ух ты!.. - сказал Билби, обращаясь, очевидно, к Мировому духу. - Это уж слишком. Как же я раньше не подумал!..
Тут он увидел за живой изгородью что-то большое, ярко-желтое.
Оттуда и доносилось шипение.
Ничуть не таясь, он направился к изгороди. Возле громадного желтого фургона с аккуратными окошечками стояла крупная темноволосая женщина в войлочной шляпе, короткой коричневой юбке, большом белом фартуке и (не считая прочего) в гетрах и жарила на сковородке сало с картофелем. Щеки ее раскраснелись, а сковородка плевала на нее жиром, как это всегда бывает у неумелых поварих...
Билби, сам того не замечая, пролез сквозь изгородь и придвинулся поближе к божественному аромату. Женщина с минуту внимательно его разглядывала, а потом прищурилась, отвернулась и опять занялась стряпней. Билби подошел к ней вплотную и, как завороженный, уставился на сковородку, где весело плевался и лопался пузырями кипящий жир, а в нем плавали кусочки картофеля и лихо крутились ломтики ветчины...
(Если мне судьба быть изжаренным, то пусть меня жарят с маслом и картошкой. Пусть жарят с картофелем в лучшем сливочном масле. Не дай бог, чтоб меня варили, заточив в котелок с дребезжащей крышкой, где темным-темно и бурлит жирная вода...)
- По-моему, - произнесла леди, тыча вилкой в кусок сала, - по-моему, ты называешься мальчиком.
- Да, мисс, - отвечал Билби.
- Тебе приходилось когда-нибудь жарить?
- Приходилось, мисс.
- Вот этак же?
- Получше.
- Тогда берись за ручку - мне все лицо опалило. - С минуту она, как видно, размышляла и прибавила: - Вконец.
Билби молча схватил за ручку этот усладительный запах, взял из рук поварихи вилку и почти уткнулся жадным и голодным носом в кипевшее лакомство. Тут было не только сало, тут был еще и лук - это он дразнил аппетит. Прямо слюнки текли. Билби готов был расплакаться, так ему хотелось есть.
Из окошка фургона позади Билби раздался голос почти столь же пленительный, как этот запах.
- Джу-ди!.. - звал голос.
- Ну что?.. Я здесь, - отвечала леди в войлочной шляпе.
- Джу-ди, ты случайно не надела мои чулки?
Леди в войлочной шляпе весело ужаснулась.
- Тсс-с, негодница! - вскричала эта особа (она принадлежала к тому распространенному типу симпатичных женщин, в которых сильнее, чем надобно, чувствуется их ирландская горячность). - Тут какой-то мальчик.
И в самом деле, здесь был почти до раболепия усердный и услужливый мальчик. Спустя час он уже превратился из 'какого-то мальчика' просто в Мальчика, и три благосклонные дамы глядели на него с заслуженным одобрением.
Поджарив картошку, Билби с удивительной ловкостью и проворством раздул затухавший огонь, быстрехонько вскипятил их давно не чищенный чайник, почти без всякой подсказки приготовил все нужное для их несложной трапезы, правильно расставил складные стулья и восхитительно вычистил сковородку. Не успели они разложить по тарелкам это соблазнительное кушанье, как он помчался со сковородкой за фургон; когда же он, повозившись там, вернулся, сковорода сияла ослепительным блеском. Сам он, если это возможно, сиял еще ослепительней. Во всяком случае, одна его щека пылала ярким румянцем.
- Ведь там, кажется, оставалось немного сала с картошкой, - заметила леди в войлочной шляпе.
- Я думал, оно не нужно, мисс, - ответил Билби. - Вот и вычистил сковороду.
Она взглянула на него понимающе. Что она хотела сказать этим взглядом?
- Давайте, я помою посуду, мисс, - предложил он, чтобы как-то преодолеть неловкость положения.
И вымыл - чисто и быстро. Точь-в-точь, как требовал мистер Мергелсон, а ведь раньше он никак не мог ему угодить. Потом спросил, куда прибрать посуду, - и прибрал. Потом вежливо осведомился, что еще надо сделать. А когда они удивились, добавил, что любит работать.
- А любишь ты чистить обувь? - спросила леди в войлочной шляпе.
Билби объявил, что любит.
- Да это какой-то добрый ангел, - произнес пленивший Билби голос.
Значит, он любит чистить обувь? Кто б мог поверить, что это сказал Билби! Впрочем, за последние полчаса с ним произошла разительная перемена. Он сгорал желанием трудиться, выполнять любую работу, самую грязную, и все ради одной особы. Он влюбился.
