Керниец нахмурился.
— Она сама называет себя зомби, колдун. Или ты хочешь сказать, что она лжёт?
— Нет, в Ценнайре есть нечто сверхъестественное, но ей подвластны человеческие чувства, — пояснил Очен, жестом призывая Брахта, опять готового разразиться бранью, помолчать. — Не забывай также, что Каландрилл в некотором роде тоже больше чем человек. Ты знаешь, что в нем есть особая сила, и с этим ты смирился. Не считаешь ли ты нужным согласиться и с тем, что эта сила даёт ему возможность видеть дальше, чем видит обычный человек? Не может ли он благодаря своему дару чувствовать, что Ценнайра вам друг?
— Каландрилл не разгадал её, — возразил Брахт. — он увидел в ней ту, за кого она себя выдавала.
— Возможно. — Очен повернулся к Ценнайре и без обиняков спросил: — Ты любишь Каландрилла?
Как и керниец мгновениями раньше, Ценнайра заколебалась, застигнутая врасплох. Она не ведала такого чувства, как любовь. Что оно может значить? Что она готова отдать за него собственную жизнь? Что пусть Каландрилл только скажет, и она умрёт, лишь бы не причинять ему страданий? Что она отвернётся, вернее, уже отвернулась от Аномиуса, дабы спасти Каландрилла? Ценнайра не знала, как определить свои чувства к нему, но его прикосновения и улыбка трогали её, как ничто ранее. Если это любовь, то да. Она молча опустила голову, не отрывая взгляда от огня.
— Уваги могли уничтожить Ценнайру, — продолжал Очен. — В ней огромная сила. Но эти создания могли вырвать у неё руки и ноги. Хоруль, ты же их видел. Но она не побоялась вступить с ними в схватку ради Каландрилла.
— Или ради Аномиуса, — упрямился Брахт.
— Ты думаешь, у неё нет чувств? — спросил Очен. — Думаешь, она не боится смерти?
— Как она может бояться того, чего лишена? — возмутился керниец. — Ей нечего терять!
— А ты считаешь, ей от этого легче? — настаивал вазирь. — Да, она бессмертна, но её могли изуродовать. Ты только представь: разорванная на кусочки, но живая. Аномиус держит её живое сердце, так что она не может умереть. Но её могли бы разорвать на кусочки. Представляешь, в какие муки превратилась бы её жизнь?
— Что ты хочешь сказать? — спросила Катя.
— Что она была готова принять судьбу более ужасную, чем простая смерть, — заявил Очен. — Ради Каландрилла.
Катя задумчиво кивнула, Брахт нахмурился. Каландрилл ровным счётом ничего не понимал. Мысли его мутились, в голове царила неразбериха. Слова их и доводы были для него пустым звуком. Ценнайра — зомби? Аномиус послал её за «Заветной книгой»? Но ведь Каландрилл держал Ценнайру в своих объятиях, он чувствовал её губы, и они человеческие. А сейчас эти самые губы рассказали им всю правду о её сотворении. В истории Ценнайры Каландрилл усомниться не мог, как и в том, что он её любит. Чувство, распиравшее грудь, пугало его, хотя он и понимал весь ужас своего положения. Голова его упала, и он застонал.
Голос Очена с трудом пробился сквозь толчею мыслей:
— Каландрилл, ведь она спасла тебя.
— Да, — глухо сказал он, — Ценнайра сдержала меня, когда я хотел убить Рхыфамуна. Он тогда был в теле увагу. Она оттащила меня в безопасное место и дралась со зверями за меня.
«Потому что она зомби, потому что обладает нечеловеческой силой, потому что в ней — сила мёртвых».
— И это она привела тебя сюда.
— Да, она.
«Потому что выжила там, где не может выжить человек. Потому что магия убивает живых, но не мёртвых».
— А ведь Ценнайра могла бежать, могла спрятаться в лесу и скрытно последовать за нами до Памур- тенга и до Анвар-тенга, не раскрыв себя. Но она так не поступила. Она предпочла дотащить тебя до дороги.
— Истинно.
«Потому что Ценнайра подчиняется приказам своего создателя. Потому что она творение Аномиуса. Почему же тогда я её люблю?»
— А ты её любишь?
Каландрилл заколебался. Ему хотелось отрицать это, но он не мог. И глухим, лишённым всяких эмоций голосом сказал:
— Да.
В полном замешательстве юноша поднял глаза, недоумевая, что заставило его произнести это слово. Как он мог признаться в любви к неживой женщине, к существу, возрождённому из мёртвых, к творению магии колдуна, его заклятого врага? Брахт уставился на него, не веря. Лицо Кати было загадочным, обеспокоенным. Очен смотрел на него спокойно, даже с некоторым одобрением, а в глазах Ценнайры светилась надежда. Он с несчастным видом кивнул и опять повторил:
— Да.
— Это безумие, — зарычал Брахт. — Ты околдован.
— А я думаю, он видит суть, — заявил Очен.
— Какую суть? — Брахт резко рубанул ладонью воздуx. — Суть в том, что сердце её у Аномиуса.
— Нет! — воскликнула Ценнайра, приободрённая ответом Каландрилла. Неприкрытая враждебность Брахта каким-то странным образом придала ей сил: если они хотят правду, то она расскажет им всю правду без утайки — Сердце моё хранится в шкатулке, которую Аномиус сам сделал в Нхур-Джабале. А сейчас он вместе с колдунами тирана дерётся против Сафомана эк'Хеннема. Они заковали его в колдовские цепи, и он вынужден служить тирану. Пока он не может бросить своего хозяина.
— Тогда почему ты ему служишь?
Катя говорила спокойно, но сдерживала себя с явным трудом. Ценнайра почувствовала её презрение и подозрение. Она вздохнула и сказала:
— Боюсь, я ему уже не служу. Сейчас, когда вы знаете обо мне все, я мало чем могу ему пригодиться. Если он узнает, что вы все знаете, он меня уничтожит.
Каландрилл застонал.
— Нет! — Обхватив низко опущенную голову руками, он раскачивался из стороны в сторону.
Катя кивнула и спросила:
— Но до сих пор, до того, как ты нам все рассказала, ты подчинялась ему. А как ты сама утверждаешь, сердце твоё — в Нхур-Джабале. И я спрашиваю тебя ещё раз: почему?
Ценнайра посмотрела в серые глаза: несмотря на осуждение и угрозу, в них было желание услышать все до конца, прежде чем вынести вердикт.
— Я жива только благодаря колдовству Аномиуса, — пояснила она. — Стоит ему возложить руки на шкатулку, как от меня ничего не останется. А он хвастает, что очень скоро освободится от колдовских оков и тогда сможет вернуться в Нхур-Джабаль. Как бы то ни было он вернётся туда с окончанием войны.
— Он хвастает? — резким голосом прервал её Брахт. — Ты с ним общаешься?
— Он дал мне заколдованное зеркало, — сообщила Ценнайра. — Благодаря ему я могу с ним говорить.
— Ахрд! — Керниец вскочил на ноги и подошёл к лошадям. Покопавшись в её мешке, он вытащил обёрнутое в тряпки зеркало и вернулся к костру, держа его так словно в руках у него была змея. — Оно?
— Да. — Ценнайра опустила голову, вдыхая отвращение, смешанное с ужасом, исходившее от кернийца. — Но ты не бойся. Оно становится волшебным, только когда я произнесу магические формулы, коим обучил меня Аномиус. Оно не может причинить вам вреда, Аномиус не видит и не слышит вас.
— Ценнайра говорит истину, — пробормотал Очен. — Это просто зеркало, пока она не произнесёт заклятия.
Брахт с задумчивым лицом положил зеркало на землю. Затем, посмотрев сначала на Очена, потом на Ценнайру, спросил:
— А если я его разобью, что тогда?
