крестьян работать от зари до зари. – Поднеся шелковый платок к носу, он снова громко высморкался, словно этим жестом выражал презрение к целому свету.
– Объясни мне, именем Саладина, что это у тебя в руках? – спросил Филипп.
Джосселин поднес носовой платок к самому лицу Филиппа. От платка исходил тонкий приятный аромат, и Филипп отшатнулся в изумлении.
– Духи! – воскликнул он. – Джосселин, ты ведь не можешь…
– А почему бы нет? – спокойно сказал Джосселин. – На мой взгляд, этот аромат придает свежесть воздуху в этой духоте. Тебе что, не нравится запах?
– Что ж, полагаю, это лучше, чем ужасная вонь на улицах, – с сомнением в голосе признал Филипп. – Но ты рискуешь стать посмешищем для всего двора, Джосселин.
– Нет, ни капли. Только посмотри на нас. Питер де Авалон, Жак де Витри, Иоанн де Бриенн… И здесь еще не все.
Трое названных юных рыцарей сжимали в руках такие же цветастые платки, постоянно в них сморкались и, очевидно, находились в чрезвычайном восхищении от этой новой моды.
– Не удивительно, что сир Фульк с отцом говорят об упадке духа и нравов, – сказал Филипп.
Джосселин хихикнул и поднял было руку, чтобы в шутку наградить оплеухой своего кузена, но ему пришлось поспешно отойти в сторону, чтобы пропустить группу рыцарей, проходящих мимо.
Рыцари принадлежали к ордену тамплиеров. Впереди шел худощавый угловатый человек с лицом аскетичного типа, величественный и прямой, как жердь, запахнутый в длинный белый плащ. Седые волосы, выбивающиеся из-под красной шапочки рыцарей его ордена, обрамляли лицо настоящего фанатика, с подвижной челюстью и горящими гневом и скрытой силой живыми глазами. Быстрой уверенной походкой он прошел мимо – позади белыми волнами развевался плащ. Глубоко посаженные, бегающие глаза скользили подозрительным взглядом по лицам встречных людей.
– Жерар де Ридфор, – пробормотал Джосселин и склонился перед человеком в белом плаще в глубоком поклоне, более почтительном, чем обычные поклоны, которыми Джосселин приветствовал старших по возрасту.
Они проводили долгим взглядом Великого Магистра тамплиеров, перед которым расступалась толпа рыцарей и оруженосцев, уважительно уступающих дорогу этому могущественному человеку.
– Кажется, он чем-то обеспокоен, – заметил Жак де Витри. – Хотел бы я знать, что его так расстроило.
– О, он всегда чем-то обеспокоен, – воскликнул Джосселин. – Вы когда-нибудь видели, чтобы госпитальеры и тамплиеры вели себя иначе? И тебе-то, Жак, должно быть это известно лучше других: твой брат Джон – госпитальер.
– Да, должен признать, он всегда смотрит на мир слишком серьезно, – ответил Жак; однажды Филипп поймет, как много это будет значить для него.
В этот момент к ним присоединился рыцарь с взволнованным выражением на лице. Это был Жан, сын одного из самых высокопоставленных лиц – маршала[32] де Дюра, занимавшего в командной иерархии феодальной армии Иерусалимского королевства второе по старшинству место. Маршал нес в битве королевское знамя.
– Джосселин, как раз ты-то мне и нужен! – воскликнул он, приближаясь к кузену Филиппа важной походкой. – Пойдем, нужно встретить вновь прибывших. Вы тоже идете, де Витри, и ты, д'Юбиньи.
Они без труда узнали прибывших: их лица, казавшиеся неестественно белыми на фоне загоревших дочерна лиц людей, собравшихся в комнате, выдавали в них новичков, совсем недавно приехавших в Левант.
– Может, не стоит? – с сомнением в голосе произнес Джосселин. – Мне кажется, у них слишком уж недовольный вид, Жан.
– Сам знаю, – отозвался де Дюр, подталкивая Джосселина вперед. – Но мы должны встретить их подобающим образом или хотя бы представиться. Мой отец очень на этом настаивал. В конце концов, не каждый день сюда прибывают новобранцы с Запада.
– Что ж, как говорят, дареному коню в зубы не смотрят, – пошутил Джосселин. – Пойдем, Филипп, и ты, Жак. Поддержите меня, мне это совершенно необходимо: только посмотрите на эти физиономии. Вы встречали когда-нибудь подобных грязнуль? Взгляните на их одежду! – В ужасе поднеся надушенный платок к лицу, он с гордостью осмотрел свой собственный пышный наряд.
Филипп ухмыльнулся. Но, по правде говоря, слова Джосселина были не так уж далеки от истины: у стоявших в растерянности новобранцев был вид, типичный для всех людей, прибывавших последнее время в Святую землю, – сомнительные личности с сомнительным прошлым, – которым в Европе находиться становилось небезопасно и которые полагали, что Восток – то самое место, где можно попытать счастья и заново начать выстраивать свою искалеченную судьбу.
Де Дюр торопливо представил новичков, которые смотрели с постоянно возрастающим удивлением на разодетых в пух и прах юношей, обступивших их. Запад заметно уступал Востоку в любви к роскоши, и одежды этих недавно сошедших на берег нормандцев и франков были совсем истрепаны и серы.
Разговор не клеился. Нормандцы, наверняка закаленные в постоянных мелких стычках и перестрелках с местным населением, находились в большом напряжении, чувствуя себя неловко в новом странном окружении. Они вяло высказывались о недостатке военной мощи Латинского королевства и о необходимости решительных действий против иноверцев.
Потомки первых крестоносцев следили за разговором в вежливом молчании. Они слышали все это уже тысячу раз и со многими словами были полностью согласны. Знатные пулланы, возможно, в основном из-за того, что в их жилах текла кровь восточных народов, намного более терпимо относились к проблеме иноверцев. Но одно дело спорить со своими знакомыми и соратниками, и совсем другое – слушать вялые и несмелые речи иноземцев.
Филипп все время смотрел на самого разговорчивого из новичков Уолтера де Ножента. У него был облик настоящего простолюдина; его еще довольно молодое тело начало уже заплывать жирком, хотя с первого взгляда было понятно, что это человек незаурядной физической силы. Он был высок и широк в плечах, с
