хладнокровный убийца из всех, о ком мне довелось слышать из вновь прибывших. Он снесет тебе голову, Филипп!
– Ничего, я смогу за себя постоять, – уверенно ответил Филипп.
– Ну конечно, сможешь! – саркастически воскликнул Джосселин, сбрасывая маску равнодушия и забывая о всех своих величественных манерах, – он был очень привязан к своему кузену. – Как же ты сможешь, если еще ни разу не был в настоящем бою и недостаточно хорошо владеешь мечом. Твой старый грек-учитель не особенно хорошо исполнял свои обязанности, должен тебе сказать. Слишком много лишних трюков!
Филипп улыбнулся и покачал головой, прекращая спор.
Несусветная жара хозяйничала в Леванте, иссушающая мозг, мешающая соображать, но он был уверен, что прежде чем зайдет солнце, Джосселин откроет много для себя нового: у старого грека, ветерана знаменитой варяжской дружины[35], личного телохранителя императора в Константинополе[36], был свой, особенный взгляд на технику владения мечом.
Фехтование считалось в то время опасным и грубым уделом сильных мужчин, способных без устали махать мечом. Но в понимании греков фехтование приравнивалось к искусству – гармоничному и художественному сочетанию положений тела, выверенных во времени быстрых, точных ударов и выпадов, – искусству, постигаемому долгими тренировками и опытом, нанести удар противнику с учетом веса последнего, застать его врасплох, предварительно открыв для себя его слабые стороны. В Филиппе грек нашел прекрасного ученика, с лету перенимавшего опыт своего наставника, готового проводить в тренировках целые дни и даже месяцы, и это молодое рвение не раз вызывало улыбку старика, смешно приподнимавшую кончики его усов.
К тому же Филипп был необычайно силен и вынослив для своих лет. Он часто практиковался с Джосселином, и в последнее время, когда он осознал свою силу, его удары стали еще более точными и сокрушающими.
В предстоящем поединке, результат которого поторопился предсказать Джосселин, конечно, нужно учитывать и другие обстоятельства, ведь это будет настоящий смертельный бой, а не учебная тренировка. И у этого поединка совсем иная психология и тактика, но главным союзником Филиппа станет жара. Сражаться при полном вооружении, в кольчуге и шлеме – тяжело в любое время суток и в любой сезон. А под знойным солнцем Леванта нашлось бы немного рыцарей, способных биться часами, и то лишь благодаря строгим тренировкам и привычке к жаркому климату. Де Ножент в Святой земле был новичок, да и перенесенное длительное путешествие не могло не ослабить его. Во дворце от Филиппа не ускользнула склонность де Ножента к полноте, и он с улыбкой вспоминал его постоянно потеющее лицо. Десять минут орудования мечом превратят тело рыцаря в настоящее желе в собственном соку, и силы его иссякнут.
Кузены договорились встретиться за дневной трапезой в доме сира Фулька.
Когда молодые люди пришли, сир Хьюго д'Юбиньи был уже там – он разговаривал со своим шурином, а точнее, с удовольствием слушал его рассуждения, поскольку сир Фульк любил поговорить, желая поставить всех в известность о том, что он думает по тому или иному поводу. Лицо сира Фулька Грандмеснила со временем приобрело кирпично-красный цвет, а сам он стал немного грузноват; волосяной покров на его голове давно уже поредел, и лоб плавно переходил в лысый череп, который достойный мессир имел привычку поглаживать во время разговора. У него существовало собственное мнение по любому вопросу, а поскольку он плохо переносил зной Леванта и от этого страдал одышкой, то говорил отрывочными фразами, из-за чего у плохо знавших его собеседников складывалось мнение о нем как о раздражительном старике, постоянно находящемся в дурном расположении духа.
На самом же деле сир Фульк был очень добрым и очаровательным человеком, который с трудом воспринимал новые идеи и приспосабливался к переменам, происходящим в его жизни, и поэтому частенько выказывал сожаление о том, что молодежь, забывая старые традиции и манеры, увлекается новомодными веяниями.
– Где это вы, двое, были? – гаркнул он, едва молодые люди показались на пороге. – Вы опоздали, Джосселин!
Джосселин, уже немного обретя спокойствие и вернувшись к своим модным манерам, поднял брови в вежливом удивлении.
– Мне кажется, я не припоминаю, чтобы вы жаловались на мои опоздания к трапезе, отец, – сказал он. – Наоборот, это вам всегда приходилось напоминать об этом.
– Что ж, значит, я изменился! – раздраженно прошипел сир Фульк. – Я брал в ваше отсутствие уроки у сира Хьюго. Он всегда чертовски пунктуален. Очень полезная привычка!
Мессир Фульк придирчиво осмотрел одежду Джосселина. В душе он очень гордился своим сыном, но никогда в жизни не осмелился бы обнаружить перед другими свои чувства.
– Что это у тебя? – строго спросил он, указывая на надушенный платок, который Джосселин продолжал держать в руках.
Джосселин протянул отцу кусок шелка, подмигнув Филиппу. Ему нравилось подшучивать над отцом, а сир Фульк, в свою очередь, всегда оправдывал его ожидания.
Сир Фульк понюхал платок, взглянул на Джосселина, потом снова понюхал, снова посмотрел на сына – на этот раз глаза его метали молнии.
– Фу! – вскричал он. – Духи! Понюхай, Хьюго, только осторожно, чтобы тебя не вырвало. Духи! Что я тебе говорил? Полнейший упадок! Страна катится ко всем чертям! Вот, полюбуйся, перед тобой будущее Иерусалимского королевства. Воняет, как хорек или публичная девка! Мой отец дал бы мне пинка под зад и вышвырнул из комнаты, если бы я явился к нему в таком виде!
Сир Хьюго осторожно поднес к своему тонкому аристократическому носу платок, протянутый ему шурином, и улыбнулся Джосселину.
– Очень приятный запах, – сказал он, и все застыли в предчувствии взрыва: сир Фульк не заставил себя ждать.
– Что?! – заорал достопочтенный мессир. – Хьюго, ты, должно быть, совсем потерял голову!
– Но ведь запах действительно приятный, Фульк. По крайней мере, намного приятнее этой ужасной вони на улицах.
– Да, дядя, – сказал Филипп, – разве вы не думаете, что большинство эпидемий в Иерусалиме, чума,
