– Не нравится мне все это, – проговорил сир Бальян. Повернувшись в седле, он окинул взглядом колонну. – Ради всего святого, Фульк, надень эту штуку на голову! – вскричал он.
Сир Фульк де Грандмеснил, не выдержав, снял шлем с головы, чтобы вытереть лицо. Он тяжело дышал, а его лицо приобрело багровый оттенок.
– Не могу, Бальян, – прохрипел он. – Не могу больше. Эта жара убивает меня. Мне конец! – Он уже начинал терять сознание.
Джосселин протянул ему свой мех с водой, и сир Фульк жадно глотнул драгоценной жидкости. Понемногу к нему начал возвращаться нормальный цвет лица, и он благодарно улыбнулся слабой улыбкой.
– Смотрите! – в это время воскликнул сир Хьюго. – Они возвращаются. Фульк, отдай приказ лучникам и, ради Бога, надень скорее шлем!
Филипп снова закрылся щитом. На этот раз в отряде турок было меньше людей. Приблизившись на достаточное расстояние, они осыпали христиан градом стрел, вновь применяя свою излюбленную тактику. Одна стрела пролетела совсем рядом с ногой Филиппа, едва не задев ее, и с глухим стуком воткнулась в спекшуюся от зноя землю.
Когда опасность миновала, Филипп осмотрелся вокруг, ища глазами раненых. И вдруг он, резко натянув поводья, застыл в ужасе: тучное тело сира Фулька клонилось в высоком седле; из-под пальцев, судорожно сжимающих горло, сочилась кровь; из шеи торчало пестрое оперение стрелы.
– Отец! Отец! – закричал Джосселин, подлетая во весь опор к сиру Фульку.
Но уже ничего нельзя было сделать. Сир Фульк, разжав пальцы, рухнул с лошади на землю. Сир Хьюго и Джосселин, немедленно спешившись, нагнулись над распростершимся на земле телом. Бесстрастные стальные маски их шлемов никак не вязались с болью и ужасом, отразившимися на их лицах.
Тело сира Фулька несколько раз содрогнулось в агонии, а потом застыло в пугающей неподвижности.
– Он умер! – зарыдал Джосселин. – Они убили его. Будь они прокляты, будь они прокляты! – Подбежав к своей лошади, он одним махом запрыгнул в седло, нещадно вонзая шпоры в бока своего коня. – Поехали, Филипп! Мы должны что-нибудь сделать! Не сидеть же здесь и корчить им рожи!
Последние слова он прокричал, уже отъехав на расстояние пяти ярдов, яростно размахивая мечом, несясь навстречу туркам. Филипп уже тронул шпорами своего коня, но в это время чья-то сильная рука легла ему на плечо, и он почувствовал, как в грудь ему уперлось холодное острие копья.
– Стой, дурень! – прокричал ему сир Бальян. – Ты не можешь ничего сделать.
– Он знает, что ему делать, – тихо проговорил сир Хьюго, рукой отводя копье от груди Филиппа. – Пусти его.
Как только турки заметили скачущего к ним Джосселина, сразу же трое из них выехали ему навстречу. Но первый же приблизившийся к нему турок мешком свалился с лошади: Джосселин одним мощным ударом снес ему голову. Двое других объехали Джосселина с двух сторон, и один из них пустил стрелу прямо в шею его коня.
Филипп испустил вопль ужаса, увидев, как его кузен упал на землю, подмятый убитой лошадью. С трудом выбравшись из-под ее крупа, Джосселин в отчаянии пытался высвободить ногу из стремени.
В это время турки спешились, и Филипп, не в состоянии вынести последующего зрелища, опустил глаза. Его кузена неминуемо должна была постигнуть участь рыцаря, которого турки изрубили на куски на глазах у Филиппа. Еще миг – и он будет лежать на земле куском кровоточащего мяса, и рядом никого, кто мог бы ему помочь. Джосселин, забавный щеголь с надушенным платком, с его жизнерадостным смехом и нелепой страстью к красивому платью, Джосселин, с которым Филипп играл в детстве, с которым любил выезжать на соколиную охоту, с которым он неизменно спорил за столом в Бланш-Гарде и Монгиссарде, Джосселин будет мертв.
– Все кончено, – донесся до него голос сира Хьюго. – Поехали, Филипп. Он умер, как настоящий мужчина.
Филипп помотал головой, стряхивая навернувшиеся на глаза слезы. «Что ему честь или слава, – думал он, – если Джосселин лежит под конем, вереща, как загнанный в угол зверек, когда враги рубят его кости, когда с холодной улыбкой на лице перерезают горло?»
Колонна христиан тронулась дальше, все еще преследуемая с флангов сельджуками, число которых возрастало с каждой с таким трудом пройденной милей.
– Не хотел бы я оказаться на месте Жерара де Ридфора, когда он останется один на один с солдатами, – проговорил сир Бальян.
– Если граф Раймонд убедит короля двигаться быстрее, солдаты отстанут от колонны, – заметил сир Хьюго.
– Но мы должны идти быстрее, – раздраженно возразил сир Бальян, хотя в голосе его звучало сомнение человека, который просит исполнить невозможное. – Нам придется выбирать: если мы будем двигаться быстрее, мы потеряем пехоту, если же мы замедлим шаг, то все умрем от жажды.
Наконец солнце начало садиться. Филипп следил за движением светила усталыми, равнодушными глазами. Может быть, уже близок конец этой пытки – бессмысленного похода по жаре, в пыли, без капли воды. Он знал, что силы скоро покинут его. Даже железное тело сира Хьюго начинало мотаться в седле. Что же касалось Жильбера д'Эссейли, то он продолжал держаться на лошади только благодаря высокому седлу и упирающимся ему в спину ножнам меча.
– Где мы сейчас находимся, Бальян? – спросил сир Хьюго. – Ты знаешь эти места, верно?
– В шести милях от Тивериады, я думаю. С этих холмов уже должно быть видно озеро.
Ржаво-красные невысокие холмы казались Филиппу непреодолимым барьером, особенно если учитывать, что люди были полностью измотаны совершенным за целый день переходом, стычками с турками, неутолимой жаждой. К тому же многие отстали, и хвост колонны растянулся, наверное, на целые мили.
– Нам придется сражаться, чтобы перейти через холмы, – заметил сир Хьюго. – Наверху полно
