– Все очень просто. В Риме у меня была выставка, кстати, весьма успешная, несмотря на то, что проводилась в самом конце сезона. Графиня купила три полотна. Она пригласила меня приехать сюда и порисовать. Я надеюсь, что она поможет финансировать мою следующую выставку. Вот и все.
– Не уверен, – покачал головой Мейер. – Графиня не так проста. То, что представляется вам провинциальной комедией, может обратиться во вселенскую трагедию. Я советую вам держаться подальше от…
Англичанин рассмеялся.
– Но я уже в центре событий, доктор. Я – художник, наблюдатель и регистратор красоты и глупости человечества. Только представьте себе, как бы воспользовался такой ситуацией Гойя. К счастью, он давно мертв, и теперь пришла моя очередь. Да тут целая галерея картин с готовой вывеской: «Приобщение к лику святых», кисти Николаса Блэка! Один художник, одна тема. Деревенский святой, деревенские грешники и духовенство, вплоть до епископа. Что вы на это скажете?
Альдо Мейер смотрел на свои руки, коричневые почечные бляшки, грубую кожу, лучше всяких слов говорящих ему о том, что он стареет. Ответил он, не поднимая глаз:
– Я думаю, вы очень несчастный человек, Николас Блэк. Вы ищете то, чего никогда не найти. Вам следует уехать немедленно. Оставьте графиню. Оставьте Паоло Сандуцци. Оставьте нас всех, чтобы мы сами решали наши проблемы. Вы – чужеземец. Вы говорите на нашем языке, но не понимаете нас.
– Понимаю, доктор! – воскликнул Блэк. – Еще как понимаю. Я знаю, пятнадцать лет вы что-то скрывали, а теперь тайное станет явным. Церкви нужен святой, а вы не желаете ознакомить общественность с дискредитирующими вас сведениями. Это правда, не так ли?
– Частично. А в основном – ложь.
– Вы знали Джакомо Нероне?
– Да, знал.
– Он был святым?
– О святых мне ничего не известно. Я общаюсь только с людьми.
– А Нероне…
– …был человеком.
– А как же его чудеса?
– Я никогда не видел чуда.
– Вы в них верите?
– Нет.
Взгляд художника уперся в закаменевшее лицо Мейера.
– Тогда почему, мой дорогой доктор, вы боитесь этого расследования?
Альдо Мейер отодвинул стул и встал. В тени, отбрасываемой смоковницей, морщины стали глубже, глаза совсем запали.
– Вы когда-нибудь стыдились своих поступков, мой друг?
– Нет, – весело ответил художник. – Никогда в жизни.
– Вот это я и имел в виду. Вам не понять. Но я повторяю, вам нужно уехать… и немедленно.
Ему ответила лишь насмешливая улыбка. Блэк поднялся. На прощание они не обменялись рукопожатием, и Мейер не пошел провожать гостя до дверей. На полпути художник остановился и обернулся:
– Чуть не забыл. Графиня просила передать, что завтра ждет вас к обеду.
– Передайте ей мою благодарность, – сухо ответил Мейер. – Обязательно приду. До свидания, мой друг.
– Ci vedremo[6]. Я думаю, теперь наши встречи будут более частыми.
И он ушел, слишком стройный, слишком гибкий для тех лет, что уже проявлялись на его интеллигентном, печальном лице. Альдо Мейер вновь сел, уставился на кофейную кашицу на дне чашки. Вскоре из дома вышла женщина, посмотрела на доктора с жалостью и состраданием. Наконец, он поднял голову, заметил женщину.
– Можешь убрать со стола, Нина.
Женщина не пошевельнулась, но спросила:
– Чего он хотел, этот человек, похожий на козла?
– Он приходил, чтобы сообщить новости. Начинается новое расследование жизни Джакомо Нероне. Из Рима прибыл священник. Скоро он приедет сюда.
– Он будет задавать вопросы, как и остальные?
– На этот раз вопросов будет больше, Нина.
– Тогда он получит тот же ответ – ему ничего не скажут.
Мейер медленно покачал головой:
– Скорее всего ты ошибаешься, Нина. Дело зашло слишком далеко. Вмешался Рим. Вскорости заинтересуется пресса. Будет лучше, если на этот раз они узнают правду.
Женщина изумилась:
– И это говоришь ты? Ты!
Мейер обреченно пожал плечами.
– Плетью обуха не перешибешь. Разве мы сможем заглушить шум, поднятый на другой стороне долины? Его услышали даже в Риме – и вот результат. Давай скажем все, что их интересует, и покончим с этим. Может, тогда нас оставят в покое.
– Но зачем им все это нужно? – глаза женщины зло вспыхнули. – В чем разница? Как они только не называли его при жизни, а теперь хотят звать его святым. Это же ничего не меняет. Он был хорошим человеком, моим мужчиной.
– Им не нужен человек, Нина, – вздохнул Мейер. – Им нужен нарисованный на стене святой, с головой в золотом кругу. Он нужен церкви, чтобы еще крепче привязать к себе людей: новый культ, новые чудеса, где уж тут помнить о собственных бедах. Он нужен людям, потому что тогда они смогут встать на колени и молить о ниспослании благ, вместо того, чтобы закатать рукава и трудом создать эти блага. Обычный церковный прием – подсластить пилюлю.
– Так почему ты хочешь, чтобы я помогла им?
– Потому что, если мы скажем правду, они свернут расследование. Им не останется ничего другого. Джакомо был незаурядным человеком, но не святее меня.
– И ты в это веришь?
– А ты – нет, Нина?
Ее ответ потряс Мейера больше, чем оплеуха:
– Я знаю, что он был святым. Я знаю, что он творил чудеса, потому что видела их.
У Мейера отвисла челюсть, затем он пришел в себя и заорал:
– Побойся Бога, женщина! Он спал в твоей постели. Наградил тебя ребенком, но не женился. А теперь ты заявляешь, что он – святой, творящий чудеса. Почему ты ничего не сказала священникам, что уже побывали здесь? Почему не присоединилась к нашим друзьям в Джимелло Маджоре, которые неустанно кричат об этом?
– Потому что ты этого не хотел, – спокойно ответила Нина Сандуцци. – Потому что он просил меня только об одном – никогда не рассказывать то, что мне о нем известно.
Доктор понял, что проиграл, но прибегнул к крайнему средству:
– А что ты собираешься ответить, Нина, если они укажут на твоего сына: «Это сын святого, и он живет с этим английским гомосексуалистом!»?
По спокойному лицу Нины не пробежало и тени тревоги.
– А что я отвечаю, когда они тычут на меня пальцами и шепчутся: «Вон идет шлюха святого»? Ничего, абсолютно ничего. А знаешь, почему, Альдо? Потому что, перед тем, как умереть, в обмен на мое обещание Джакомо дал мне свое. «Что бы не случится, дорогая, я буду заботиться о тебе и нашем сыне. Они могут убить меня, но не в силах помешать мне заботиться о тебе до конца твоих дней!» Тогда я поверила ему, верю и сейчас. Мальчик ведет себя глупо, но он еще не пропащий.
– Так скоро им станет, – рявкнул Мейер. – Иди домой и, ради Бога, оставь меня в покое.
