—Спасибо, — сказала Софи.
Она сделала шаг к двери палаты.
—Софи...
Судя по голосу Костаса, ему хотелось сказать что-то еще.
—Увидимся позже, — сказала она, прежде чем он успел продолжить, и тихо вошла в палату. За ней закрылась дверь.
* * *
Несмотря на богатство Петроса Лиакоса, он был так же бессилен против болезни, как была бессильна ее мать.
Софи медленно пошла к кровати. Нелепо, что она так нервничает. В конце концов, ей нечего стыдиться!
Софи разглядела под одеялом очертания ступней, длинных ног, худого тела. Она подошла поближе и увидела его, Петроса Лиакоса, отца ее матери. Человека, который отрекся от своей плоти и крови, потому что не захотел ослабить контроль над жизнью своей дочери.
Сверкающие темные глаза взглянули в глаза Софи, и она почувствовала, какая у него сильная воля. Старик свирепо нахмурил брови. Его нос напоминал выступающий вперед клюв.
Внимание Софи привлекло какое-то движение. Неуклюжий, резкий жест сжатой в кулак руки, лежавшей поверх одеяла. Она услышала, что он сделал вдох. Софи снова перевела взгляд на его лицо. На этот раз она увидела признаки слабости. У старика были впалые щеки. Его рот исказился в болезненной гримасе.
Она посочувствовала ему.
—Приехала, чтобы... злорадствовать.
Ему было трудно говорить. Ей пришлось податься вперед, чтобы слышать его голос.
—Нет.
Она пристально посмотрела ему в глаза. Казалось, что только глаза у него и остались живыми.
—Приехала... за моими... деньгами.
—Нет! — Она выпрямилась, чувствуя, как гнев вытесняет невольное сочувствие. Она свирепо посмотрела на него. У нее учащенно бился пульс. — Мне было любопытно, — сумела произнести она, наконец, когда смогла контролировать собственный голос.
—Ближе, — прошептал он. — Подойди ближе.
Софи подошла к изголовью кровати, глядя на своего дедушку. Его глаза сверкали, и она поняла, что это от слез. Ее ошеломила мысль о том, что этот человек плачет. Должно быть, старик увидел, что она потрясена, потому что он моргнул и отвернулся к окну.
—Похожа на... нее.
Она почувствовала страх, негодование, отчаяние, горе. И что-то еще, чего она не могла объяснить.
—Похожа... на... Кристину.
У Софи перехватило дыхание.
Дедушка повернул голову и пристально посмотрел на нее. В его глазах появилось на редкость свирепое выражение. Но теперь она подозревала, что этот вид был маской, нужной для того, чтобы скрыть любые чувства, которые он испытывал, когда глядел на нее.
—Сядь.
Это было приказом, несмотря на его слабый голос.
Софи выдержала его пристальный взгляд, зная, что они оба вспоминают ее мать.
Она протянула руку и придвинула к себе стул. Потом уселась возле своего дедушки.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Солнце уже село, и наступили сумерки. Прозрачная вечерняя заря освещала дорожку к утесу.
Софи вдохнула соленый воздух, аромат диких трав и моря. Он так отличался от запаха антисептика в больнице! Софи обхватила себя руками, стараясь отогнать болезненное чувство. Она была в смятении, которое возрастало с каждым часом.
Сегодняшний день ничем не отличался от других. Софи погуляла по берегу, а потом поехала в больницу навещать Элени. Несколько минут вежливого, чопорного разговора с Костасом после того, как она выходила из палаты Элени. Ничего необычного. И, несмотря на это... сегодня она испытала сильное волнение.
Ее настроение должно было быть оптимистичным. Элени повеселела, она чувствовала себя лучше. Даже дедушка набирался сил. И они постепенно стали общаться друг с другом...
Софи подставила лицо под морской ветерок и закрыла глаза, пытаясь успокоиться. И — это было неизбежно — увидела его, Костаса. Как всегда, Софи представила себе его широкоплечую фигуру и горящие глаза. Избавления не было.
Он пытался загладить свою вину. Не только с помощью приятных вещей — вроде букета белых, как снег, роз и письменного извинения. Или предложения поплыть на его яхте на один из Эгейских островов.
Нет, Софи куда больше оценила то, что было гораздо менее осязаемым. Когда она в первый раз навестила своего дедушку, ее потрясло собственное смятение. Она вышла из палаты и обнаружила, что Костас ее ждал. Высокий, молчаливый и удивительно успокаивающий. Она даже не возражала, когда он взял ее за локоть и увел.
Они, молча, шли по больнице. Софи не могла понять выражение лица Костаса. Но что-то в его лице говорило о понимании. О силе и о симпатии.
С тех пор, Костас ждал ее всякий раз, когда она выходила из палаты дедушки. И его безусловная поддержка, была для нее необыкновенно важной.
Вздохнув, Софи открыла глаза, решив перестать думать о Костасе, ведь это вызывало у нее беспокойство. Она повернулась и зашагала к небольшой бухте неподалеку от виллы Паламидиса.
Она сказала себе, что осталась здесь ради Элени. Кроме того, ей хотелось получше понять узы, которые связывали ее с Петросом Лиакосом. Она сказала деду, что вскоре должна уехать, но он одобрил ее намерение снова побывать на Крите.
Однако всего важнее был Костас. Он вызывал у нее волнение. А ее тело... Господи! Стоило ему подойти поближе, и она теряла самообладание. У Софи было такое чувство, будто что-то в ее теле и душе оживало только в его присутствии.
Когда она подошла к пляжу, почти стемнело, но песок все еще был теплым и заманчивым. Она упала на колени, не в силах сдержать эмоции.
Как она скучала по своей маме! Как она нуждалась в ее любви и советах! Она отдала бы все что угодно, лишь бы проснуться и обнаружить, что смерть ее матери — всего лишь страшный сон.
Если бы только врачи раньше диагностировали болезнь... Если бы только мать послушалась ее, когда Софи просила ее отдохнуть! Если бы только лекарства подействовали. Если бы только... Слишком много этих «если»!
Она наклонила голову и ссутулила плечи. Прижала руки к глазам, чувствуя, как у нее потекли слезы. Всхлипывая, Софи, наконец, уступила своему горю.
Уже стемнело, когда она, наконец, выплакалась и подняла голову. Наступил вечер. На небе засияли первые звезды.
После рыданий Софи чувствовала себя очень усталой. Она уперлась руками в песок, собираясь
