готова разделить его участь, чем оставить его. Она никогда не расскажет ему об этом, не желая ранить его мужскую гордость, так же, как и о том, что в глубине души желала отбросить скромность и целомудрие почти с первой их встречи.
И все же Анна, как и любая женщина, жаждала открыть свое сердце любимому мужчине.
Три огромных вздутия на шее, в подмышке и в паху Джона так и не прорвались и не превратились в открытые язвы. Доктор Уиндем, бесстрашно бродивший по городу и лечивший больных, настаивал на том, чтобы Анна послала за ним Филиберта, дежурившего в доках, при первых же признаках того, что нарывы могут прорваться.
Анна в очередной раз протерла губкой лицо Джона и отвела со лба прилипшие пряди волос. Он был страшно, смертельно болен, был бледен и бредил и все же сохранил облик крепкого мужчины.
Анна недоумевала, почему с самого начала не оценила красоту его тела, когда видела мельком его мускулы, вырисовывавшиеся под рубашкой во время урока фехтования, который он дал ей. Не оценила и в ту ночь в доме, когда он лежал поверх нее, вытянувшись во всю длину и притворяясь ее любовником, чтобы спасти от Черного Бена. Ничто не дало ей полного представления о его великолепном теле до тех пор, пока они не предались страстной любви в доме Нелл. Теперь, сколько бы ей ни было суждено прожить – несколько часов или целую вечность, – она никогда его не забудет.
Его тело завораживало ее теперь так же, как в минуты любви и близости. Это было и сладостно, и горько.
– Анна, – произнес Джон. Он обращался к образу своей мечты, потому что глаза его оставались закрытыми.
– Да, Джон, я здесь, – ответила она.
Он снова и снова повторял ее имя. Анна отвечала ему или пожимала его руку, предварительно смочив пальцы в прохладной воде, которой смачивала его губы. Иногда он жадно проглатывал капли воды, иногда же они стекали нетронутыми с его запекшихся губ.
По мере необходимости Анна ставила припарки на его бубоны, которые, по словам доктора Уиндема, должны были вытягивать зловредный гной. Анна ждала и молилась, с тревогой пытаясь определить, не заболела ли сама. Так шли дни за днями. Наконец снова наступала полная темнота, она то задремывала, то просыпалась, не способная вынести одновременно и ужас, и усталость.
Анна проснулась от звука тяжелых шагов на палубе.
– Миледи Анна, как наш разбойник?
У двери появился доктор Джосая Уиндем.
Анна вскочила.
– У него сильный жар, – откликнулась она.
– Его бубоны прорвались?
– Нет.
– Они покраснели? Горячие на ощупь? – спросил доктор.
Анна склонилась к больному и подняла припарку на его шее очень осторожно, боясь причинить ему боль.
– Да. – Голос ее дрогнул. – Очень горячие и красные.
– Я не могу снять печать с двери. Понимаете, миледи, у меня есть другие пациенты, чьи двери еще не опечатаны, но они при смерти. Мой долг оставаться свободным и облегчать страдания тех, за кем не ухаживает добрый ангел. Как я и предполагал, почти все врачи бежали из города.
– Да, я понимаю, – ответила Анна и спросила: – Как скоро может наступить кризис?
Доктор ответил вопросом на вопрос:
– Он кашлял или чихал?
– Нет.
– Слава Богу! Значит, чума не затронула легкие.
Она испытала некоторое облегчение.
– А вы, леди Анна, не замечаете признаков болезни?
– Ни малейших, добрый доктор, благодарю вас за ваше участие.
– И все же рекомендую вам съесть одну из тех винных ягод, которые лежат в миске на моем хирургическом столе. Французы считают, что они препятствуют развитию чумы. Если вы свалитесь, что тогда будет с вашим возлюбленным? Не отрицайте очевидного, миледи. Это написано на вашем прекрасном лице.
Анна не стала возражать, бросила взгляд на Джона, взяла плод инжира и села есть его возле двери, откуда могла видеть, что происходит снаружи.
Верх двери сильно покоробился, и сквозь образовавшуюся щель шириной пальца в три можно было видеть довольно большое пространство.
Свежий северный ветер овевал палубу, пробивался сквозь щель в двери, и на мгновение ее озабоченность и усталость исчезли. Но всего на мгновение. До нее донесся звон погребальных колоколов из ближней приходской церкви.
– Что за огни прорезают летнюю ночь на севере, милый доктор?
– Это погребальные факелы, миледи, – ответил Уиндем, опустившись на колени, что ей было видно сквозь щель. – Умерших от чумы хоронят в общих могилах в ночное время, чтобы уберечь живых от паники.
