коммунистическую партию. Но не забыл родного языка — писал по-армянски стихи и редактировал армянский журнал. Немцы, захватив Францию, бросили Манушяна в концлагерь. Он оттуда бежал в Париж и стал командиром Интернациональной партизанской бригады. Были в этой бригаде французы, бельгийцы, испанцы, итальянцы. Манушян с неслыханной смелостью, среди бела дня, на улице в Париже бросил гранату и убил несколько фашистов. Бригада его совершила 150 крупных диверсий, уничтожила графа фон Шёнбурга, отправлявшего французских рабочих в Германию, и фон Риттера, ведавшего дорогами, по которым транспортировалось вооружение на Восточный фронт, против Советского Союза. Осенью 1943 года Манушяна вместе с двадцатью двумя товарищами захватили фашисты. Процесс о нем и его бригаде длился два месяца. Манушяна и его товарищей расстреляли за несколько дней до освобождения Парижа. Когда над городом взвился трехцветный флаг, на могилу партизан пришли с цветами и флагами представители всех французских партий, объединенных Комитетом сопротивления, и одну из улиц Парижа назвали Рю Манушян — улицей Манушяна. Перед смертью Манушян просил жену поехать в Советскую Армению, и жена его, Мелинэ, отправилась в долгий путь по освобожденным дорогам, запруженным солдатами, мимо разрушенных городов, испепеленных деревень в Советскую Армению, храня на груди предсмертное письмо мужа, переданное ей через Красный Крест. Мисак Манушян писал, что умирает спокойно и с ясной головой, просил ее уехать в Советскую Армению, повезти туда его стихи, передать поклон родной земле.
Как только в огне Великой Октябрьской социалистической революции родилась Советская Армения и впервые за много сот лет армянский крестьянин вышел спокойно засевать родную землю, зная, что так же спокойно соберет урожай и никто уже не будет стоять над ним с оружием, никто не сожжет его дом, не вырежет его семью, не угонит корову, — многие зарубежные армяне-труженики потянулись на родину.
В конце 1949 года Ереванская киностудия выпустила очерк «За Биченагским перевалом». Фильм посвящен передовому в Армении колхозу «Бекум» («Перелом») и одному из таких тружеников, Айрапету Агаджановичу Симоняну, приехавшему в Советскую Армению из Ирана.
Айрапету Симоняну было тогда 48 лет. В 1946 году вместе с большой группой зарубежных армян он впервые вступил на советскую землю. Айрапет Симоняи был принят в члены высокогорной артели «Бекум» Сисианского района и стал во главе звена высокого урожая.
За три года в семье переселенца произошли большие перемены. Она живет в светлом, благоустроенном доме, построенном на средства, отпущенные в кредит советским государством. В личном пользовании Симоняна овцы, птица, огород. В 1949 году на заработанные трудодни Симоиян получил более 100 пудов хлеба, 30 пудов картофеля, 140 килограммов масла, сыра, меда…
В Ереване на кабельном заводе работает прекрасный, знающий мастер Ерванд Утуджян. Он много перевидал на своем веку. Родился в Смирне и пережил турецко-армянскую резню; бежал от нее в Грецию; из Греции в поисках работы добрался до Франции и здесь, в городе Лионе, у фабриканта Граммона проработал на кабельном заводе 23 года.
«Целых двадцать три года своей жизни отдал я Граммону, — рассказывает Утуджян. — Работал в полном смысле в поте лица, а не смог получить в Лионе даже отдельной комнатушки. Нас там за людей не считали, у нас была кличка „sales etrangers“ — грязные иностранцы, Да мы и жили в грязи, в нищете, в холоде. Климат в Лионе ужасный, туманы, дожди, вода питьевая для бедняков отвратительна. И вот я перебрался на родную землю, в Советскую республику Армению. Нельзя передать словами, что переживаешь. Ты вдруг чувствуешь, что ты сам, жена твоя, дети твои стали людьми, стали гражданами, полноправными, полноценными. И то, что попрекают, что презирают в стране капиталистов, труд твой, мозолистые твои руки, — здесь дает тебе право гражданства, дает право гордо носить голову на плечах, гордо ходить по улице. Я стал расти. Поступил на Ереванский кабельный завод простым чернорабочим; через два месяца сделался мастером; а еще через два — заведующим отделом. Выполняю 150 и более процентов. Мы с ноября уже выполнили годовой план. Говорю „мы“, — а кто стал бы у Граммона говорить „мы“! И я радуюсь на жену мою, глядя, как она культурно живет, как ходит в кино, в театр… Да всего не высказать, что рвется из души!»
Таких, как Утуджян, много сейчас на заводах и фабриках Армении. Есть среди репатриантов и большие ученые, например бывший профессор Сорбонны, химик-почвовед Мкртыч Тер-Карапетян. Он получил в Ереване в свое распоряжение лабораторию и создает для республики много полезного. Так, из хлопковых отбросов и овсяной лузги при помощи гидролиза он вырастил дрожжи, а из этих дрожжей извлек дешевый полноценный белок для подкормки животных, близко подходящий к белку животного производства. Но гидролиз стоит дорого, и тогда профессор Тер-Карапетян сам сконструировал аппарат, в девять раз ускоряющий производство дрожжей и обходящийся без компрессора. Называется этот аппарат «новая ускоренная пропеллерная установка».
В огромном большинстве своем репатрианты отлично прижились в новых для них условиях, давших им возможность полного творческого раскрытия своих сил. Преобладающая их масса — люди труда, выходцы из рабочего класса, члены зарубежных коммунистических партий, беднейшие представители крестьянства.
Как-то несколько лет назад, весенним вечером, в свежем, похолодевшем воздухе я услышала звуки французской речи, — мы тогда подъезжали к новому, еще не достроенному, но уже полному народа клубу в поселке Нор-Себастия, в нескольких километрах от Еревана. Все вокруг было армянское: и черное низкое небо с очень крупными, близкими звездами; и плоскокрышие новые домики с глинобитным забором, с молодыми, недавно посаженными деревцами, едва распустившимися в прохладе еще очень ранней горной весны; и корпус новой шелкоткацкой фабрики с освещенными окнами; и арычок вдоль дороги, веселый, раздувшийся от таяния снега в горах, — а речь не армянская.
Шли две девушки в клуб, видимо очень торопясь, чтобы успеть захватить места; мелькнули в свете фар темно-румяные щеки, взбитые колбаской надо лбом черные густые волосы; хорошие женские армянские глаза с их вечной великотруженической кротостью, — и французские слова! Это были замечательные ткачихи, вернувшиеся на родину из Валансьена. Остановив их, мы разговорились с ними. И на вопрос: «Ну, что вы там делали, во Франции, как там жили?» — они ответили совершенно по-простонародному, как говорит во Франции крестьянство, с безличной частичкой «оп», заменяющей самоуверенное и индивидуальное местоимение «je» (я): «on a travaille». В буквальном переводе — «оно работалось», о себе как бы в третьем лице, но в третьем лице от всех земляков. Это, по правде, и непереводимо в точности, но сразу говорит вам о том, с каким классом там жили и общались армянские труженицы.
Величайшим счастьем для всех этих людей, не имевших на чужбине никакой перспективы, было возвращение на советскую родину.
В старой народной песне «Крунк» изгнанник спрашивает у пролетающего журавля:
Но в этой старой песне крунк не отвечает: хороших вестей нет. Ответ изгнаннику дала другая, новая песня, написанная молодым советским поэтом Геворком Эмином. В ней журавль, покинувший «опаленные кровли», «пожары», «поломанные гнезда» Армении, спустя годы снова возвращается — и не узнает ее: на прежних пепелищах цветут сады, птицы вернулись в гнезда. Поэт посылает журавля к изгнанникам вестником счастья, зовущим их на родину.
