«Орошение больше всего нужно и больше всего пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое, укрепит переход к социализму»[84].
Это письмо в жизни Закавказья сыграло огромную роль, и великий смысл его продолжает раскрываться и до сих пор.
По определению Ленина, Армения была страною еще более крестьянской, чем Россия, и возродить ее, поднять ее хозяйство, укрепить переход к социализму — значило прежде всего помочь крестьянству, начавши крупные работы по электрификации и орошению.
Что же представляло собою в те дни армянское крестьянство? Оно прежде всего было основной производительной силой в Армении и преобладающей массой ее населения. Еще в первые годы включения Армении в состав России население ее было в огромном большинстве крестьянским. За полвека, предшествовавших Октябрьской революции, это мало изменилось. При царизме, к концу первой мировой войны, подавляющая часть населения Армении так и осталась крестьянской, города росли слабо, и в них почти не было промышленности. До революции Армения могла похвастать в сущности только медными рудниками в Зангезуре и Лори; медеплавильными заводами в Алаверди и Кафане (но те и другие почти сплошь были отданы царским правительством на хозяйничание французским концессионерам); сыроваренным заводом в бывшем Джалал-оглы (ныне Степанаване), открытым швейцарским предпринимателем Готлибом, да коньячным заводом в Ереване, принадлежавшим русскому капиталисту Шустову. Жалкое существование влачили зачатки местных промыслов в двух городах, Ереване и Александрополе, да винные, шелкомотальные и прочие кустарные заведения в деревнях.
Крестьянство в Армении не было однородно. Небольшая его часть — садоводы, владельцы виноградников (особенно в Аштараке и Эчмиадзине) — имела кулацкое хозяйство, держала сезонных рабочих, заводила у себя собственные производства. Владельцы больших поголовий скота и хороших пахотных участков тоже применяли наемный труд, делали масло и сыр, вывозили продукты на рынок. Но подавляющая часть армянского крестьянства задыхалась от малоземелья и нищеты. Выше я рассказала, в каких кабальных условиях жили крестьяне деревни Ахпат, владевшие лишь одной двадцатой посевной площади, тогда как помещику и монастырю принадлежали девятнадцать двадцатых. Но по сравнению с апаранцами и жителями других горных районов ахпатцы были почти богачи.
Трудно себе представить сейчас степень тогдашней крестьянской нищеты в Апаране. Борясь за клочки земли, годные для посева, ютясь в земляных норах, не зная горячей пищи, из поколения в поколение трудились апаранцы без проблеска чего-то лучшего впереди. Одежда истлевала на изможденном теле старух, глаза их слезились от трахомы, голые дети ползали возле дымного очага на земляном полу, обреченные на ту же трахому. Когда проезжаешь горными ущельями Армении, часто видишь на склонах россыпи камней, словно какой-нибудь мифический великан накатал их, играя, сверху. Столетиями армянские крестьяне должны были очищать землю от этих камней. Подобно тому как в густых уральских лесах вырубали деревья и корчевали пни, отвоевывая землю для распашки, так армянские крестьяне «корчевали» камни — миллионы камней! — корчевали потому, что камни вросли глубоко в землю, отлежались в ней, и приходилось не убирать, а вырывать их.
Суровый климат, безводье, малоземелье сделали армянского земледельца терпеливым, трудолюбивым, упорным в труде. И эти же условия были причиной, заставившей их искать спасения в выгодах совместного, артельного труда. Историки упоминают о древнейшем существовании крестьянской общины[85]. Она сохранилась до самой революции. Происхождение ее очень любопытно и характерно в Закавказье не для одних армян, но и для азербайджанских кочевников- скотоводов, — и характерно не только тем, что в поисках выхода из нищеты крестьяне стихийно устремлялись к совместному использованию земли, но и тем, до какой степени ярко раскрывается вся безнадежность таких попыток при старом общественном строе, при капитализме.
Что же это были за артели? Армянские крестьяне с давних времен практиковали, особенно в Араратской долине, подушный надел земли, носивший название «ампачарекство». Полный надел, «амп», был рассчитан на семью из шестнадцати душ; четвертной надел, «чарек», — на семью из четырех человек. Но так как надел в общине исходил только из четного числа, а было много семей с нечетным числом членов, и так как большие семьи имели в своих руках много земли, а маленькие, особенно из трех человек, не могли ни развернуться на своей земле, ни разделить ее на огородные, грядковые и всякие другие культуры, нужные в хозяйстве, то маломощный армянский крестьянин издавна стал бороться со своим малоземельем тем, что маленькая семья, «дым», соединялась с другими такими же маленькими семьями в своеобразные товарищества, так чтобы общее число членов стало четным и могло составить «амп» или даже несколько «ампов».
Это любопытное явление в старой армянской деревне очень идиллически, с явным уклоном в народничество, описал в большом научном труде профессор С. А. Егиазаров [86]. Но даже и ему, наивно верившему, что вода ставила предел богатению кулаков, пришлось сделать существенную оговорку: «хотя и здесь изворотливые мироеды стараются обходить обычное право». Никакое «ампачарекство» в Армении, как и сельские общины в других странах, не могло бороться с ростом капитализма в деревне, с безудержной кулацкой эксплуатацией, с обездоливанием бедняков не только в их праве на хлеб, но и в их праве на воду. Больше того, они сами становились пособниками кулаков. Изворотливые мироеды легко обходили обычное право, подкупали мирабов, ставили «хранителями воды» своих людей, дававших воду в первую очередь на земли богатеев, и это вызывало подчас кровавые столкновения в деревнях. Повесть Перча Прошьяна «Из-за хлеба», переведенная и на русский язык, правдиво рисует такие столкновения в одном из аштаракских сел. Она показывает, как в сельские старосты избирались обычно кулаки или ставленники кулаков; как они, в полном согласии с местным начальством, — урядниками, приставами, — проводили в деревне свою кулацкую политику, от которой ни «управы», ни защиты бедняку искать было не у кого. Много пришлось потрудиться нашей партии, чтоб с корнем вырвать местное кулачество, перевоспитанием выкорчевать собственнический инстинкт у середняка-садовода, вывести армянскую деревню на светлый путь коллективизации, — и беднейшие слои армянского крестьянства были ей прочной опорой в этой борьбе.
Треть века — такая капля времени по сравнению с морем тысячелетий! За треть века в дореволюционном мире так ничтожно мало менялось и в облике городов, и в лице всей страны, и в лице поколения, что людям одного поколения мир казался незыблемо устойчивым в своих формах. Но за треть века в Советской Армении все стало неузнаваемо новым. Мы сейчас видим страну в ее современном цветении культуры, в ее непрерывном развитии и преобразовании. И уже бледнеет в памяти поколений трудный путь, каким превращалась отсталая, глухая окраина царской России в свободную и культурную советскую республику.
Ленин указал на особую важность
Укрепит переход к социализму! Недаром Владимир Ильич связал в общем понятии «крупных работ» вместе
Первые, нехитрые мелиоративные работы начала 20-х годов… Эчмиадзинский канал имени Ленина с его ночными кострами на трассе и задушевными беседами рабочих у костров; первая маленькая гидростанция в Ереване, казавшаяся верхом индустриальной мощи; Ленинаканская текстильная фабрика; восстановление крестьянских жилищ в сожженных деревнях, а с ним вместе — поиски стройматериалов, создание цементного, пемзового, базальтового производства, первых очагов химической промышленности; собирание сирот, бродивших по обнищалой земле, терпеливое обучение их, постройка детских домов, школ и больниц; съезды, конференции — эти университеты первых лет революции — и выковка новых людей,
