птицы, — их было тут множество, — перепархивали на деревьях с непонятной беспорядочной торопливостью. Привыкший в своих поездках читать все эти сигналы, как раскрытую книгу природы, Илья Николаевич подумал: быть дождю, но не скоро, должно быть, к ночи.
Он зашел, не торопясь, в лесной павильон, — и постоял перед картиной вяза, посаженного Петром Великим. Своими руками посадил Петр дерево, — и выросло оно, стоит свыше столетия и свидетельствует о нем. Своими руками сделал возок, в котором можно было разъезжать, — и даже этот возок со множеством других вещей, созданных им самолично, доставили на Выставку. Воистину, руки чешутся, — какие умные, хоть и царские руки были у этого гиганта с кошачьими усами, с круглыми, пронзительными глазами, похожими чем-то на глаза Гёте, как его сейчас изображают. Что было бы с Россией, если б не было Петра? Могло ли вообще не быть его? Ульянов представил себе Русь Алексея Михайловича, подумал о прерванном развитии Киева, о нашествии татарских орд, о быстрых, способных половцах, — совсем в другую сторону могла бы пойти история. Славянофилы ненавидят Петра. Им кажется, Русь допетрова была подлинной… И даже «Отечественные записки», милые его сердцу «Отечественные записки» нет-нет и отдают чем-то похожим на приверженность к воображаемой, идеальной Руси, к этой «искони народной общине». Посмотрели бы у нас на общину!
Так думал, не собирая мыслей, вразброд, Илья Николаевич, давая течь перед своей памятью, как тихое скольжение облаков в небе, разнообразным картинам виденного и пережитого. Община сейчас, после раскрепощенья, становилась обузой и гнетом для крестьян через связавшие их платежи государству, через новую «крепость» в своем роде, сковавшую их друг с другом… А семья распадается, молодежь женится и уходит из родной избы, строит на задворках, на бутырках, чуть ли не шалашики, — но что это за жилища без крестьянских дворов, без сараев, пристроек? Так, может, додумаются славянофильствующие, что и освобождать крестьян от крепости ошибкой было? Вздор какой лезет в голову! А Петр, Петр… Гигантская фигура Петра словно пробивалась перед ним сквозь все загражденья и колышки, наставленные вокруг него даже тут, на Выставке. Вот это — разве не колышки?
Он стоял в гончарном павильоне, куда входить, по правде, не собирался, а просто свернул, задумавшись. Словно отвечая на его мысли, прямо в уши ему врезался звонкий голос молоденького мастера в фартуке, не то художника, не то заведующего павильоном: «Гончарное дело занесено к нам татарами, как момент эстетический, задолго до того, как оно появилось в европейских странах. Оно играло у нас весьма важную роль в орнаментации, — взгляните вот на эти замечательнейшие изразцы… На Западе, наоборот, керамика редко являлась подспорьем в строительном деле. Фарфор ввезен в Европу португальцами в 1518 году, у нас он известен с первых лет XVI столетия, а уже в XVII он составляет одно из любимейших украшений. Вот наши древние национальные образцы. А тут, — юноша как бы заскучал и небрежно указал рукой на полку, — подражание голландцам, введенное Петром Первым».
Увидя внимательного Илью Николаевича, переводившего взор с полки на полку вслед его указаньям, юноша прибавил: «Запомните имена знаменитых русских мастеров: Василий Дорофеев, Степан Иванов, Иван Семенов, по прозвищу Денежка, Степан Полубес… ну и другие!»
Живя в Астрахани, а потом в Казани, Ульянов хорошо знал и помнил имена древних мастеров русских, гордился ими, наперечет знал памятники допетровских времен. Вспомнилось ему, как они ехали с Машей, повенчавшись, на пароходе, и он рассказывал ей, как бы вдоль течения Волги, о русской истории, о продвижении древних русов. Неправда, что Петр Великий не чтил, не понимал прекрасного у своих предков! Разве не он сказал, пленившись дивным Успенским собором, построенным в Астрахани мужичком Дорофеем Мякишевым: «Во всем моем государстве нет такого лепотного храма»? Клевещут на Петра москвичи, клевещут даже на Выставке, во дни его юбилея!
Внезапно он вышел из гончарного павильона и быстро пошел назад через все пройденные сады, к Экзерциргаузу, решив снова внимательней пересмотреть отдел прикладных учебных пособий. Прежнего состоянья дремы, легкого, непроизвольного течения мыслей — как не бывало. Взгляд словно обострился на то, чего раньше совсем не замечал он, — на вещи большие, протяженные, совсем непроницаемые за внешним покровом Выставки, но без которых не было бы, однако же, всего этого пестрого покрова. С огромным интересом оглядел на набережной, в угловой башне третьего сада, называемой в справочниках «водовозною», металлический резервуар на 4500 ведер воды для снабжения Выставки: от него главная линия водопровода шла через все сады вплоть до Воскресенской площади. Как тут не вспомнить симбирские, только что открытые, колодцы! Прошел через весь железнодорожный отдел, мимо эффектных, блещущих новою техникой предметов, выставленных заводом Шипова, сделал не малый крюк — и опять очутился перед Экзерциргаузом. И только теперь, когда народу было мало, разглядел все его обдуманное размещение. В отдельной пристройке работали три локомобиля: это они и поставленные на берегу паровики с проведенным от них валом давали энергию машинам, собранным внутри Манежа. Сейчас все внутри открывалось глазу — застланный на половине пространства пол, та самая аудитория на 600 человек, где утром казалось тесно от людей, а сейчас все поражало своими размерами. Сколько забот проявили устроители, как много разных людей поработало тут! Вверху, на хорах, он увидел плакат, раньше оставленный без внимания, — то было извещенье о работе отдела прикладной физики. Он аккуратно переписал его в свою книжечку, довольный, что пришел вторично, когда никого тут не было:
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Ну, метеорология недалеко ушла… Илья Николаевич вспомнил казанскую мастерскую Больцани, свою собственную станцию во дворе Пензенского дворянского института, — времени утекло не мало, а метеорологические приборы застыли все на том же. Разве вот гальванопластика, входящая сейчас в моду, да электричество могут показать что-то новое. Уж если на то пошло, во времена Ломоносова прикладная физика понималась шире. На стене он увидел еще объявление о продаже физических кабинетов для школ и гимназий, как раз то, чего тщетно искал весь день. Но стоимость была высока: 45 рублей, 300 рублей и 3000 рублей. А как бы хорошо скопить из командировочных 45 и запастись хотя бы самым дешевым…
Между тем повечерело, от страшной дневной духоты над Москвой-рекой поднялся мглистый, пронизывающий туман. Ему захотелось попить чайку и обдумать все виденное за сегодняшний день. Он вспомнил, кстати, что назначил учителю из Григориополя зайти вечером в гостиницу, и поспешил двинуться вместе с выходящими посетителями к Троицким воротам.
Глава шестая
ИЛЬЯ НИКОЛАЕВИЧ ХОДИТ ПО ВЫСТАВКЕ
