счету, черченыо, гимнастике, представлению о предметах в классе, как сидеть, как держать руки на парте, как писать и, наконец, как делать все это под такт, в великом ритме действия.
Пока шел этот первый урок, руководитель подмечал для себя, кто из ребят знает меньше, кто больше. Под самый конец урока он выделил тех, кто знает больше, — в старшую группу, а знающих меньше — в младшую.
Наступила пятиминутная передышка, — ребят он отправил погулять, распахнул настежь окна, но не те, которые вели на улицу, а другие, на дворик, где росло несколько деревьев и бродили в траве куры. Чтоб пыль не набралась, — объяснил он оставшимся. Их было всего несколько человек, — учитель, дописывавший по памяти протокол всего урока, и местные, карсунские; все остальные выбрались из душного класса на воздух…
Второй урок был уже не только сложнее, но и характерен по его сложности для всех народных школ. Почти все такие школы в губернии, да еще, разумеется, там, где они уже были построены, а сосчитать их, как с горечью чувствовал инспектор, можно было по пальцам, — располагали в лучшем случае одним классом, верней — одной горницей для занятий. Распускать детей и заниматься с одной группой, а потом звать другую группу было бы большой тактической ошибкой: заполучив в класс учеников, надлежало их и удержать в классе. Поэтому, с помощью инспектора, вырабатывался постепенно один, общий для школ, тип занятий. После разделения на группы, старшие рассаживались на одной стороне, младшие — на другой стороне класса, и учитель начинал занятия одновременно с двумя группами.
Так и сейчас. Рассадив детей, руководитель предупредил старших, что будет рассказывать басню «Лягушка и Вол». Младшие тоже могут слушать, но старшим надо ее слушать особо внимательно, потому что потом те из них, кто умеет писать, должны будут своими словами написать эту басню на досках; кто не сумеет, пусть запишет хоть отдельные, запомнившиеся ему слова.
Рассказав басню очень выразительно и помогая передать ее содержание мимикой и жестами, руководитель оставил старших и обратился к младшим. С ними он провел первый урок звукового метода, но не по системе барона Корфа, напоминающей устное заучиванье слогов на память, а по той, которая была названа «звуковая система чтения-письма» и где звук, заучиваемый на голос, тут же показывался изобразительно, на доске. Так, сперва повторяя звук, потом знакомясь с его видом на доске, младшие ученики постепенно освоили
Тем временем Илья Николаевич обходил парты, просматривая аспидные доски обеих групп. Он кончил этот осмотр, когда руководитель, чтоб напоследок рассеять усталость ребят, дал им сперва решить загадку, а потом хором повторить скороговорку «от топота копыт пыль по полю несется». Никак это гладко не получалось, губы у ребят шлепались, класс весело хохотал, смеялся вместе с ними и учитель. Он помнил слова Ильи Николаевича, сказанные как-то на Педагогических курсах: не надо отпускать детей из класса в состоянии полного утомления.
А Илья Николаевич в это же время, осмотрев у всех доски, думал: нельзя будет на показательных уроках проводить двухчасовое занятие одному учителю; он утомляется; в обычное время, у себя в школе, он и в четыре часа не утомится, рекреации там длиннее, десять минут; ребята свои, привычные; нет такого напряжения, не так густо насыщено время; съезд — дело другое. И на все остальные дни съезда инспектор действительно провел строгое соблюдение разбивки двухчасового урока по разным преподавателям.
Но окончание школьных занятий не означало конца первого дня съезда, наоборот, — оно было только вступлением к этому дню. Отдохнувшие, побродившие по городку, поевшие горячий обед, приготовленный для всех участников в почтовом трактире, — все опять собрались в школе, в том же классе, только сейчас учеников уже не было, и каждый с удобством уселся на скамье.
— Теперь, господа, на досуге обменяемся мнениями, кто какое впечатление вынес от прослушанного нынче урока, — начал как с гостями у чайного стола, инспектор. Он заранее попросил Сабининых и особенно шустрого школьного смотрителя ни в коем случае не вмешиваться в беседу и не мешать учителям. Из всех собравшихся волновался один «руководитель». На лицах народных учителей, пришедших обсудить урок своего коллеги, было теперь такое же радостное, нетерпеливое одушевление, каким сияло утром лицо руководителя, приступавшего к уроку. Они не только не стеснялись, — они горели желанием высказаться. Первым начал самый отсталый, священник Марашкевич, и руководитель тотчас, с охотой отвечал ему.
— Не понимаю, зачем нужно заставлять мальчиков поднимать руки и вертеть туда-сюда?
— Внимание долго поддержать нельзя, нужно вводить время от времени телесное упражнение.
— А почему руководитель сразу дал мальчикам считать, не спросивши, умеют ли они считать?
— Не к чему задавать лишние вопросы, я по опыту знаю, что каждый мальчик, приходя в школу, хоть немножко, да считать умеет.
— Говорите — лишнего не надо, а к чему же там лишние загадки или скороговорки?
— Чтоб дети вышли из школы развлеченные, а не повесив от усталости носы.
Марашкевич, пожимая плечами, сел на скамью. Более подготовленный, Апраксин, поднял руку. Этот был из категории умствующих и любил говорить книжно:
— Изображая знак «а» на доске, вы его называете не знаком, а звуком, дети начнут путать представленья о голосе и написанье. Кроме того, вы сделали резкий переход от простых звуков
Замечанья, хоть и сделанные свысока, были справедливы. Руководитель промолчал. Но вслед за Апраксиным на него обрушился целый град вопросов: для чего нужно черчение палочек? Почему числа и счет не давались по порядку, а с 10 до 15, с 30 до 37? Почему, начав читать басню «Лягушка и Вол», руководитель не объяснил сперва, что такое вол и что такое лягушка? Почему он не объяснил, что такое бог? Начавши буквы, почему не сказал, что такое гласная и согласная? Спрашивая о частях лица, — носе, губах, щеках, почему не назвал самого лица? Вообще почему говорил о частях, не объясняя целого?..
Инспектор считал мысленно выступивших, — их было много, и спрашивали самые разные по развитию, — Ушаков, Крайнев, Предтеченский, Рождественский, Щеглов, Григорьев, — эти год назад сидели бы, как воды в рот набравши; Румянцев — он был любимец инспектора и сейчас выступал дельно о слишком поспешном переходе от звука к слогу, хотя и по-своему это спросил, не повторяя Апраксина… Двумя последними взяли слово Нужденков и Осиповский. Нужденков, невысокий чувашин с выпуклым над глазами лбом, сказал, что метод хорош для русских школ, — он воспринял не частности, а весь метод урока, — «но для инородческих школ считаю его неудобным». Последний, Осиповский, отметил положительную сторону: доведение и приучение учеников к полным ответам на вопрос, — чем мальчики развиваются и привыкают к живому разговору с учителем. «А если что показалось иным из нас лишним, к делу не относящимся, хочу вам напомнить, что это был урок вступительный, и учителю требовалось проверить мальчиков, кто сколько знает, дабы разделить на старшую и младшую группы».
— Я сам так завсегда начинаю при первом знакомстве, спрашиваю о том о сем, и этим знакомлюсь с моими учениками.
Сабинины переглянулись при слове «завсегда», но Илья Николаевич быстро вмешался. Он не хотел, чтоб тут же одернули и поправили одного из лучших его учителей, — это можно было сделать позднее. Он весь переполнен был радостью от этой неожиданной активности, превысившей его ожиданья, от возбужденья учителей, отсутствия сконфуженности, явного внимания, с каким прослушан был утренний урок.
— Да, да, поддерживаю Румянцева, мы, к счастью, расстались со старым буки-азом, но трудность перехода от звука к его слиянию с другим звуком осталась для детей. Надо бы остановиться на ней подольше, чтоб дети не механически, а сознательно перешли к слогу! И господин Осиповский правильно отметил очень большое достоинство руководителя, — приученье ученика к полному ответу на вопрос.
Еще до замечаний Осиповского и инспектора руководитель горячо отбивался от критиков, точней — вел умелую защиту: счет даю вразбивку для разнообразия и чтоб проверить, знают ли дети чередование чисел по смыслу, а не машинально, как обезьянки; черчение палочек и линий необходимо, как подготовка к письму; нет нужды объяснять, что такое вол и лягушка, — дети и без того это знают, и объясненье покажется им непонятней, чем сами слова; понятие «бог» отходит к уроку закона божия и разъясняется священнослужителем; согласная и гласная, как названия, нужны на второй и третий год обучения, когда
