он наблюдал, как на него надвигается огромная рыбина. Мощные грудные плавники и характерно скошенный рот не оставляли сомнений: он находился нос к носу с акулой. Это была представительница той милой семейки хищниц, которую называют “Белая смерть”. Сопровождаемая двумя рыбками — лоцманами, она не спеша проплыла между Гюбнером и Бертоном.
— Не хватит ли впечатлений? — бормотал Гюбнер, разрывая воротник. — Берегись! — заорал он вдруг не своим голосом, цепляясь за руку Бертона.
Бертон вздрогнул от неожиданности. Даже его крепкие нервы оказались неподготовленными к новому сюрпризу: прямо на площадку мчалась черная громада. Доля секунды потребовалась Бертону, чтобы сообразить: это нос подводного корабля. Бертон с Гюбнером пронеслись со своей площадкой вдоль длинного ряда отсеков — носового, аккумуляторного и ракетного, мимо матросов и офицеров, занятых своим делом, миновали отделение атомного реактора, машинный отсек. И вдруг все исчезло, только удаляющийся шум винтов напоминал о виденном.
— Вот и состоялась наша встреча с собратьями по разуму, — комментировал Бертон. — Встряхнитесь, коллега! Ничего страшного не произошло. Просто мы случайно прошли сквозь американскую атомную подводную лодку. Она либо следует в Гуантанамо, либо везет “в подарок” кому-нибудь из своих союзников дюжину “Поларисов”. Как видите, у пиратов с жабрами появились двуногие конкуренты.
— Я, кажется, сейчас захлебнусь, — взмолился Гюбнер. — На сушу!
… И он увидел себя в дикой чащобе амазонской сельвы [6]. Площадка беспрепятственно вторгалась в непроходимые заросли. Гюбнер инстинктивно щурил глаза, когда колючая ветвь готова была коснуться его лица, отводил голову, чтобы не стукнуться лбом о древесный ствол. Он с трудом удерживал себя от желания разогнать тучу крылатых насекомых, сопровождавших “путешественников” надоедливым звоном. “Эффект присутствия” был настолько силен, что Гюбнер почти ощущал их укусы.
— Когда-то я мечтал заняться поисками останков древних цивилизаций, затерянных где-нибудь в Мату-Гроссу, — раздался голос Бертона. — Но не мог решить, что привлекательнее — археология или изучение океанских глубин. Я избрал физику, и она дала мне возможность заглянуть в самые недоступные уголки мира. Можете назвать меня романтиком, но я упивался мыслью, что подарю людям средство видеть почти недоступное. Поэтому я и пригласил вас, трезвомыслящего человека, на этот эксперимент…
… На берегу заболоченной протоки вода кишела кайманами. Три голых индейца, захлестнув веревочной петлей одно из этих омерзительных созданий, с трудом тащили по траве отчаянно сопротивляющуюся добычу.
Вдруг краски тропического пейзажа померкли. Темная туча заслонила солнце и расправила над сельвой свинцовые крылья.
— Идет ураган, — промолвил Бертон. — Будем смотреть?
— Бр-р-р-р! — поежился Гюбнер. — Лучше вернемся домой.
Сельва исчезла. Перед ними снова вращался красно-фиолетовый сияющий шар.
Еще в ту пору, когда радар был в колыбели и назывался электромагнитным детектором, Бертон заинтересовался проблемой дальновидения. Рядом с ним в группе “Мистраль” работал Лаказетт, физик почти гениальный. Это он создал “научный сектор” подпольщиков в гараже на улице Круа-Руж. Отсюда выходили крохотные радиопередатчики, бомбы с секретом в виде портфелей, телефонов и настольных ламп, глушители для пистолетов и автомобильных моторов. Тут же были собраны материалы по прицельному бомбометанию и радару.
Лаказетт любил повторять слова Гюго: “Наука непрестанно продвигается вперед, перечеркивая самое себя. Плодотворные вымарки! Наука — лестница… Поэзия — взмах крыльев…”.
— Дорогой мой Анри, — говорил Бертону Лаказетт, — научное творчество нужно поднимать до уровня поэзии. Работа экспериментатора сродни работе художника. Большие открытия делаются не только знанием, но и вдохновением.
Бертон всегда поражался необычайной научной интуиции Лаказетта, который еще тогда предвидел пути развития радиоэлектроники, очень интересовался проблемами передачи движущихся изображений на расстояние, радиолокационной и электровакуумной техникой, полупроводниками. Он научил Бертона тому, что не смогли бы дать ему никакие институты и научные труды: умению мыслить в науке нешаблонно. Он же подсказал Бертону идею этого аппарата.
— Анри, — говорил ему Лаказетт, — видение на расстоянии и сквозь непрозрачные тела — не химера. Эту возможность предвидел еще Жюль Верн, а ты знаешь, сколько его фантастических идей стали реальностью. Принципиально в природе нет ничего непрозрачного. Но от какой печки следует танцевать при решении задачи? Это могут быть невидимые проникающие излучения — инфракрасные лучи, гамма — кванты высоких энергий, радиоволны миллиметрового и субмиллиметрового диапазонов, наконец — потоки элементарных частиц. Ключ в том, чтобы правильно подобрать проникающее излучение и суметь преобразовать его в видимое изображение. Это крепкий орешек, Анри!
Лаказетта расстреляли в форте Монлюк в начале августа 1944 года, в самый канун парижского восстания. Он погиб, не дрогнув.
То, что Бертон унаследовал от него, не осталось мертвым кладом. В послевоенные годы все свои силы и знания, весь талант, всю страсть он вложил в поиски “ключа”. Но потребовались годы работы в “Бюлле”, затем в “ТВ-франсэз”, сотрудничество со многими талантливыми исследователями, прежде чем он нашел этот ключ и идея обрела реальную форму.
Вот это удивительное, созданное Бертоном “всевидящее око” и было взмахом его крыльев.
— Что еще? — спросил Бертон, вопросительно поглядывая на Гюбнера. — Индия? Дели, Бенарес? Аляска? Или, может быть, заглянем в святилище Соединенных Штатов, хранилище золотого запаса в подвалах форта Ноне? Или не будем ходить далеко и совершим прогулку по Парижу, о котором мало кто знает, по Парижу подземному, заглянем, так сказать, в парижские тайны?
И, не дожидаясь согласия Гюбнера, он начал вертеть колесико верньера Стрелка медленно ползла по шкале и они, как бы вместе с ней, двигались по каким-то мрачным лабиринтам, безлюдным и запутанным. Это были катакомбы Парижа, протяжением на триста километров. Безлюдным? Нет, Бертону и Гюбнеру сопутствовали миллионы мертвецов, точнее кости их, сложенные штабелями у стен, прах нескольких миллионов парижан, тридцати поколений людей, населявших столицу Франции на протяжении десяти веков. Кости, и еще кости, и еще раз кости, тысячи кубометров костей, сложенных как поленницы дров и перемежаемые кое-где черепами. Прах и безмолвие. Официально этот гигантский некрополь именовался “Генеральным хранилищем костей, перенесенных с кладбищ Парижа”.
— Империя смерти, — поеживаясь, заметил Гюбнер.
— Не только, — сказал Бертон. — Сейчас я покажу вам кое-что любопытное.
Стрелка двинулась дальше, и они оказались в обширном бункере. Посредине стоял стол с тремя разноцветными телефонами, портативный коммутатор, несколько стульев. На стене висел плакат, украшенный двумя скрещенными национальными флагами. Воззвание было датировано 19 августа 1944 года и начиналось сообщением о том, что союзнические войска стремятся к Парижу. Далее в самых энергических выражениях парижане призывались к восстанию против немецких оккупантов.
— Отсюда, — сказал Бертон, — легендарный полковник Роль-Танги, член ЦК Французской компартии, руководил подготовкой к восстанию. В самом центре царства смерти зрели семена жизни и свободы… Гитлеровцам, разумеется, и в голову не приходило искать здесь главарей Сопротивления…
Гюбнер проглотил застрявший в горле комок, сказал сдавленно:
— Очень любопытно… Однако меня больше интересует Париж современный…
— Да в современном Париже любое такси доставит вас в любой конец города…
— Ну, а все-таки? Можно ли заглянуть в любой дом по выбору? Интересно выяснить точность наведения…
— Для этого, видите ли, мне нужно иметь детальный план города и точную карту склонений по широте и долготе. Только в таком случае задача будет под силу квантовому калькулятору. Но попробую воспользоваться другим методом. Показывайте дорогу и я “отвезу” вас куда пожелаете…
Навстречу им понеслись улицы ночного Парижа.
— Здесь! — сказал Гюбнер.
… В казенно обставленном кабинете за дубовым письменным столом сидел седовласый человек в
