неожиданно прекратился, и врачи ушли, дружески покивав Тимофею, а одна из женщин, самая молодая, даже ласково погладила Тимофея по голове. Тотчас же на столике ему прикатили завтрак: полстакана бульона, маленькую чашечку жидкого чая и кучу разноцветных таблеток. Тимофей проглотил все это и почувствовал сильный голод.
— Есть хочу, — сказал он сестре, которая увозила столик.
Она улыбнулась и объяснила, что обед будет в два часа.
Тимофей сел на кровати и почесал голову. Опыт в целом удался, но задержка в больнице не входила в его планы. Можно, конечно, попробовать сбежать… Смущало, правда, отсутствие одежды и неизвестность. Надо срочно выяснить, какой теперь год. Для этого достаточно заполучить обратно его электронные часы… Можно, конечно, и прямо спросить у сестры… Поразмыслив немного, Тимофей от этого намерения отказался. Чересчур прямые вопросы могли вызывать недоумение и подозрительность.
Тимофей недолго оставался один. Вошли две молоденькие сестры и, увидев, что Тимофей сидит, заставили его лечь. Потом они принесли много белых стульев и расставили их рядами напротив его кровати. Тимофей понял, что готовится какое-то собрание. У него мелькнула мысль о товарищеском суде, о котором говорили Тихон Терентьевич и Зойка.
Тимофей почувствовал себя очень неуютно, исчезло даже ощущение голода, а во рту появилась противная горечь… Он уже приготовился увидеть знакомые лица, но в палату стали входить один за другим очень солидные люди в белых халатах и белых шапочках, похожие на профессоров, которых он иногда видел на вечернем факультете. Тимофей хотел приподняться, но сестра, оказавшаяся рядом, придержала его за плечи и принялась поправлять подушку и простыню.
Пришедшие, а их было человек пятнадцать, неторопливо расселись, с интересом поглядывая на Тимофея. Впереди оказались трое: толстый краснолицый старик с седыми бровями и коротко подстриженными седыми усами и двое худощавых, смуглых, горбоносых, неопределенного возраста. У горбоносых были одинаковые дымчатые очки в толстых прямоугольных оправах.
«Заграничные», — с легкой завистью подумал Тимофей. Он приготовился выслушать рассказ о себе, но, к его удивлению, старик заговорил не по-русски, обращаясь главным образом к горбоносым. Те слушали внимательно, вежливо кивали головами. Старик говорил медленно, и Тимофей по отдельным словам догадался, что разговор скорее всего ведется по-английски.
Тимофей впервые в жизни пожалел, что никогда всерьез английским не занимался, а на вечернем только «сдавал знаки», списывая перевод у кого-нибудь из девчонок.
Горбоносые стали что-то спрашивать по очереди. Старик отвечал каждому очень обстоятельно, иногда указывал на Тимофея. Потом обернулся к сидящим сзади и поднял руку. Тотчас в его руке оказался график, который вчера разглядывал Тимофей. Теперь всеобщее внимание переключилось на график. Последовало еще одно очень обстоятельное, но совершенно непонятное для Тимофея объяснение.
Наконец старик умолк и передал график одному из горбоносых. Тот принялся внимательно изучать его и что-то сказал. Старик сделал знак сестре, стоящей у изголовья, и она осторожно сняла с Тимофея простыню. Тимофей засмущался и хотел закрыться, но ему не дали. И он лежал, не зная, куда девать глаза, а все разглядывали его так, словно никогда не видели ничего более интересного. Затем его осторожно перевернули на живот, и Тимофей засмущался еще больше. К счастью, все это скоро кончилось, Тимофея снова перевернули на спину и накрыли простыней.
Теперь стал говорить один из горбоносых. Он говорил очень быстро, время от времени многозначительно поднимал вверх указательный палец правой руки. Краснолицый старик слушал горбоносого внимательно, иногда кивал, видимо, соглашался. На этот раз Тимофей не понял ни одного слова и начал сомневаться, по-английски ли говорит горбоносый.
Дальше начался общий разговор. Кое-кто из врачей говорил по-английски, медленно подбирая слова, другие по-русски, и тогда старик вполголоса начинал переводить горбоносым. Наконец-то Тимофей смог кое-что понять… Правда, и теперь понял он немного, потому что врачи пересыпали нормальную речь загадочными медицинскими терминами. И все-таки Тимофей уяснил главное: по мнению большинства присутствующих, у него был особый — редчайший — случай летаргического сна, продолжавшегося три с половиной месяца… Больного, то есть его — Тимофея, пробовали питать искусственно, но необходимость в этом отпала, потому что… Почему, Тимофей не понял, но опять почувствовал зверский голод… Горбоносые оказались коллегами из Индии… Им были известны подобные случаи у йогов, которые… Дальше Тимофей опять не понял… В заключение Тимофей уяснил, что он, со своим редчайшим заболеванием, представляет величайшую ценность для медицинской науки и теперь должен постоянно находиться под наблюдением врачей. Тимофей подумал, что, вероятно, он представлял бы еще большую ценность, если бы они догадались, в чем действительная причина его «сна».
И все-таки Тимофею надо было кое-что уточнить. Когда конференция подошла к концу и присутствующие начали вставать, Тимофей открыл рот и сказал:
— Можно вопрос?..
Но все отрицательно затрясли головами, даже горбоносые, а краснолицый старик погрозил Тимофею пальцем и мягко, но решительно сказал:
— Никаких вопросов, больной. Лежать тихо и набираться сил. Через недельку-две, если все будет хорошо, мы вас переведем в другую палату, тогда и поговорим… А пока отдыхать…
Эти две недели показались Тимофею бесконечными. На улице была весна, светило солнце, иногда проносились стремительные майские грозы, а ему не разрешали подниматься с постели и даже не открывали окна. Векоре Тимофей выяснил, что и дверь его палаты изнутри открыть нельзя. По существу, он находился в заключении. Угнетала и строгая диета. Правда, теперь ему с каждым днем давали все больше еды, но он испытывал постоянное чувство голода. И ему стало казаться, что силы начинают покидать его.
Оставаясь один, он вскакивал с постели, делал гимнастические упражнения, даже пробовал вставать на голову, как рекомендуют правила йоги. Но стойка на голове получалась плохо, кроме того, Тимофей боялся, что его упражнения заметит сестра. Это грозило постоянным дежурством в палате, что только ухудшило бы его и без того трудное положение.
Седой краснолицый старик приходил к Тимофею ежедневно. Тимофей уже знал, что его зовут Юлий Афанасьевич, что он доктор медицинских наук, профессор, и очень знаменит. Юлий Афанасьевич всегда являлся в окружении молодых врачей, но с Тимофеем почти не разговаривал, а на его вопросы, когда Тимофею разрешили говорить, чаще отвечал каламбурами. И Тимофей вскоре понял, что для знаменитого профессора он не живой человек, а всего лишь очень интересный объект исследования, в котором самое главное — работа сердца, кровообращение, пульс, дыхание, стул, а вовсе не те мысли, которые волновали Тимофея.
В один из визитов Юлий Афанасьевич привел с собой высокого сутулого молодого человека с прыщавым лицом и испуганными глазами.
— Ну, вот вам тема кандидатской диссертации, Игорь, сказал Юлий Афанасьевич, указывая на Тимофея и радостно потирая руки. — Познакомьтесь с его историей болезни и начинайте.
— Здравствуйте, больной, — немного заикаясь, сказал прыщавый Игорь, — теперь я буду вас вести.
«Тебя только мне не хватало», — подумал Тимофей, но промолчал.
Прыщавый стал приходить по нескольку раз в день.
Подробно и нудно выспрашивал Тимофея о его жизни, начиная с самого раннего детства. Тимофею он сразу ужасно надоел, и, чтобы отвязаться, Тимофей рассказывал ему всякие небылицы, вроде того, что в детстве страдал галлюцинациями — ему мерещились египетские пирамиды, жрецы, фрески, что он пять раз перенес скарлатину и никогда в жизни не брал в рот спиртного…
Прыщавый удивлялся, но все аккуратно записывал в большую толстую тетрадь.
Наконец Юлий Афанасьевич разрешил Тимофею встать. К тому времени от длительного лежания и строгой диеты Тимофей уже основательно ослаб. Сестра принесла ему пижаму и туфли, помогла одеться и бережно поддерживала во время первой прогулки. А он вынужден был опираться на нее, потому что кружилась голова и ноги были совсем как ватные.
Через несколько дней Тимофея перевели в другую палату, где, кроме него, лежал еще один больной- веселый толстяк лет семидесяти с чистым породистым лицом, пышными седыми волосами под актера и
